со страхом и близко не подходил. Но потом в его глазах промелькнул интерес, и он попросил обучить его тоже.

Шархи парня не щадил – гонял так, что тот задыхался. Уту не задумывался во время сражения – просто размахивал палкой и бил, бил, бил с остервенелостью загнанного в угол звереныша.

– Этот думает, что я сдамся! Ага! Хрен ему! – говорил Уту при Шархи, нисколько не понижая тон.

Паренек, привыкший к скудной пище, сохранял бодрость духа и скакал, словно заяц.

– Я просто выпускаю пар, – вздыхал Шархи. – Сдашься ты или нет – какая мне разница?

– Козел вонючий!

Препирательства затухали и вспыхивали снова. Но, несмотря на несдержанный язык, Уту смотрел на Шархи чуть ли не с восхищением. И все же это не мешало ему из раза в раз бросать высокородному вызов, пусть и закачивалось все всегда одинаково: Уту летел лицом в грязь.

Читать Уту больше не учился. В начале путешествия он с энтузиазмом разглядывал буквы, начерченные на земле. Однако минуло несколько дней пути, и он все реже подходил к Энки, сторонился.

– Твоя речь, твое поведение – парень чует неладное, – объяснял Шархи, поправляя поддельную ал'сору на лбу жреца. – Жаль, что ремесленниками сейчас притвориться не выйдет – видок у нас тот еще.

– Нужно рассказать Уту.

– О чем?

– Сам-то как думаешь? О его отце!

– Парень никогда не вернется домой и ничего не узнает. А если и вернется, печаль не будет долгой – поймают его, и один пепел останется. Оставь ему блаженство неведения, друг мой.

Энки ничего не сказал – ему не хотелось быть тем, кто сотрет улыбку с лица парня. Если он узнает, что Шархи убил его отца, как поступит? Уйдет? Попробует отомстить? Энки опасался, что при таком раскладе Уту не выжить.

К концу шестнадцатого дня пути они устроили привал в овраге, прикрывавшем путников от ветра. Несколько жареных грибов и пара горстей диких ягод стали их ужином. Шархи добавил дров в костер и быстро заснул – неудобства в виде корней, впивавшихся в бока, его не смущали. Уту настороженно вглядывался в деревья и бормотал себе под нос.

– Что случилось, Уту?

Паренек вздрогнул.

– Ну… Это… Ночь изгнанных же.

– Что?

– Не слышал? Это ж все знают, ага. Сегодня по земле шастают низкорожденные, которых за провинность не пустили на Поля Благочестия. Ну, они всегда ошиваются рядом с людьми. Сегодня еще и нападают! Тут они, тут. Слышишь?

– Это ветер, Уту.

– Ветер, как же! Знаю я этот ветер!

Энки вздохнул и откинул голову на подушку из мха. Щебет, треск деревьев, ветер в листве – обычные голоса леса. Сон почти настиг его, когда Энки различил еще один звук – стенания.

Жрец резко сел, Уту рядом прикрывал уши руками.

– Это человек. Шархи, рядом кто-то есть, просыпайся.

Сонно моргая, высокородный прислушался.

– Ты прав. Проверим.

Уту идти наотрез отказался.

Пока Энки и Шархи пробирались по темноте, плач становился все отчетливее. Раздвинув ветви колючих кустов, Энки увидел людей в обносках, скрючившихся на земле. Никаких неупокоенных душ или других чудовищ не наблюдалось.

– Почему они здесь?

– Тут старики и больные, Энки. Это их последний путь. В поселениях низкорожденных редко держат тех, кто перестал приносить пользу. Мы должны идти, мы ничем не поможем.

– Это ты так считаешь.

На появление Энки изможденные люди никак не отреагировали. Их было пятеро, все лежали на земле, и только одна старушка подавала признаки жизни – это она плакала.

Энки присел рядом с ней. Женщина была тощей, кости обтянула кожа. Она заметила жреца, и плач прекратился.

– Она замерзла, Шархи.

Высокородный без лишних слов развел огонь и отдал свои ягоды, оставшиеся с ужина. Старушка медленно пережевывала одну за другой, на разговоры сил у нее не хватало.

– Я не лекарь, – признался жрец. После беглого осмотра он не заметил признаков болезни, только последствия голода. – Вы очень ослабли.

Старая женщина слабо, едва заметно улыбнулась. Медленно тепло костра согревало ее, она перестала дрожать и заснула.

– Если наберется сил, может выжить, – сказал Энки. – Но ей нужна еда.

– Постараемся что-то найти.

В ночном лесу отыскать что-то съедобное сложнее, чем оседлать взбесившуюся лошадь. Звезды плыли по небу, отсчитывая ход времени, а Энки с Шархи выкопали лишь пару корней – отвратительных на вкус, но довольно питательных. Жрец как можно мельче искрошил их кинжалом Шархи и кормил получившейся кашицей старушку, когда та просыпалась. Несколько раз он прикладывал бурдюк к ее тонким губам, и тот опустел больше чем наполовину.

Ему казалось, что женщине стало получше: дыхание выровнялось, а взгляд при пробуждении становился осмысленным.

Тела тех бедолаг, которым было не помочь, Энки и Шархи оттащили подальше в лес.

Небо светлело. На востоке появилась полоса, изгонявшая из мира сумрак.

– Мы рискуем, Энки. Уже заря. Нужно идти.

– Знаю, ты думаешь, что я совершаю ошибку.

– Если хочешь дойти до конца, придется не оглядываться.

– Мы можем вывести ее к поселению.

– Ее не примут. В лучшем случае снова выкинут в лес. Даже будь у нас золото, которым мы набили бы ее карманы… Бесполезно.

– И нам нужно бежать дальше? Оставить ее?

– Мы все бежим от ужасов. Бежим, пока сами не начинаем кого-то догонять. Если мы настигнем тех, кто преследует беспомощных, разве это не сделает мир лучше? Сидя, мы ничего не добьемся. Пара дней комфорта для нее, но что дальше? Ни для кого из нас не заготовлено безопасное убежище. – Шархи вздохнул. – В детстве я хотел просто взять и перенестись в далекую прекрасную страну. Я сказал маме, что вырвусь из этого ужасного места, когда вырасту, сяду на корабль и отправлюсь на ее родину. Мать была в ужасе. Она не хотела, чтобы хоть кто-то из жителей Аккоро, даже я, нашел ее родную землю. Прежде чем ее захватили, она сожгла все морские карты и не нарисовала новых. Так что будем приспосабливать тот мир, что у нас уже есть. Будем идти и оглядываться как можно реже.

Энки почувствовал, когда он приблизился. Ответ застыл на губах. Ледяная рука пронизывающего ужаса сжала сердце, не давая вздохнуть полной грудью.

Нергал стоял в тени деревьев не далее, чем в пяти шагах. Он не скрывал глаза за повязкой – в каждом вращалось по три зрачка.

Темнота расползалась, занимая все поле зрения. Энки ощутил на шее удавку, сотканную из его собственной крови, пролитой на церемонии клятв. Тело перестало слушаться. Подчиняясь чужой воле, он перешагнул Грань.

Нергал был там. Ждал с непроницаемым лицом и наблюдал, как жертва