Обоим надоело уворачиваться от норовивших хлестнуть по лицу веток.

— Может, на лодке? — спросил Орпата.

— На коне сподручнее.

— Ясное дело, — Орпата фыркнул, — только конь — не горный козел, по скалам не скачет… Слышь, Токсис, морем еще и безопасней. Если, конечно, ночью плыть, и если буря не начнется. Ты Тагимасаду когда-нибудь жертву приносил?

— Не-а, — протянул Токсис, — нужды не было. Я и на лодке-то раньше не плавал.

Когда Орпата провалился в нору — не то барсучью, не то лисью, он решился:

— Ну, так давай, что ли, остановимся. Пока ноги не переломали! Принесем жертву Тагимасаду, потом спустимся к морю.

Посмотрел на небо:

— Вечереет.

Привязав коней, друзья выбрали место для совершения обряда.

— Надо что-нибудь морское, — Орпата огляделся. — Да хоть вот этот камень.

Он пнул ногой обломок ракушечника, сплошь состоявшего из окаменевших створок. Поднял его, очистил от прелых листьев и земли.

— Хорошо бы воды из Понта. — сказал Токсис. — Да где ж ее взять?

Опасливо посмотрел на бегущую зигзагом далеко внизу кромку прибоя:

— Не, туда я точно не полезу.

— Ладно, — согласился Орпата. — Наберу в ручье, все равно он в море впадает. Тагимасад простит — мы не виноваты, так вышло.

Сняв с коня полупустой бурдюк, он направился к оврагу. Спустился по засыпанному хвоей склону, придерживая рукой горит и внимательно глядя по сторонам. Услышав плеск воды, пошел к кустарнику. Раздвинул ветви… И обомлел.

Ручей сбегал по камням из расщелины. В прозрачном озерце по колено в воде стояла нагая девушка, выжимая стянутые в жгут волосы. Твердые соски смотрели в небо, под животом курчавился черный треугольник, а на смуглой коже серебрились капли воды.

У Орпаты перехватило дыхание: "Это же та… В лагере Хармида… Зеленоглазая".

Сколот застыл, любуясь купальщицей. Потом ему стало стыдно. Тогда он бросил в озерцо камень.

От неожиданности девушка плюхнулась в воду. Завертела по сторонам головой, сидя на корточках и прикрывая грудь рукой, — пыталась понять, откуда смотрят.

— Эй! — крикнул Орпата. — Я тебя не трону. Не бойся.

— Отвернись!

— Уже! — Орпата улыбнулся, а сам подумал: "Щас, еще чего".

Купальщица на полусогнутых ногах подбежала к одежде, быстро натянула рубашку и штаны. Потянулась к луку.

Тот же голос, но уже за спиной, строго сказал:

— Не балуй. Не успеешь.

Она отдернула руку, повернулась. Оба смотрели друг на друга. В глазах Орпаты застыло восхищение. В ее — любопытство.

— Что тебе надо? — девушка успокоилась, поэтому решила взять инициативу в свои руки.

— Ничего, просто воды хочу набрать.

— Другого места не нашел? — беззлобно проворчала она, уселась на землю и стала натягивать сапоги.

— Нет, — рассеянно ответил сколот, не отрывая взгляда от треугольного выреза ее рубашки.

И вдруг покраснел. Девушка улыбнулась уголками рта. Подошла вплотную:

— Я тебя видела в лагере. Ты кто?

— Орпата… из нома Окгамасада.

— Один?

— Нет, с Токсисом.

— И что вы здесь делаете? Это земля тавров.

— То же, что и ты, — прячемся.

— Ну, давайте, — она лукаво посмотрела на него, — прячьтесь дальше. А я пошла… Меня ждут.

— Кто? — Орпата нахмурился. — Хармид?

Язаматка не ответила, просто осуждающе посмотрела на него. Ему вдруг захотелось схватить ее, перекинуть через плечо, рвануть сквозь лес, обхватив упругие бедра, вдыхая запах тела. А потом бросить в траву и…

Стряхнув морок, спросил:

— Вы куда идете?

— В Херсонес.

Орпата заулыбался:

— Вот там и встретимся. Я тебя найду.

— Вряд ли, — насмешливо бросила язаматка, — мы там не задержимся, в Гераклею поплывем.

Орпата хотел спросить — зачем, но девушка бросилась бежать.

— Как тебя зовут? — крикнул он вдогонку.

Из чащи еле слышно донеслось:

— Быстрая Рыбка…

Возвращаясь к стоянке, он вдруг понял очевидную вещь: порученец Кизика через кишащие таврами горы, с риском для жизни пробирается в Херсонес, чтобы оттуда срочно плыть в Гераклею. Ясное дело — за военной помощью. Но зачем ему язаматка?

Чтобы узнать это, нужно взять самого Саммеота.

"Ах ты тварь, — зло подумал он, — от меня не уйдёшь".

В одну из прогулок одрис спросил Миртию:

— Как ты оказалась в храме Афродиты?

Элевтера закусила губу. Другому она не стала бы открываться, но Спарток…

— Мне исполнилось девять лет, когда умерла мама. Из пятерых детей я была старшей. Вскоре отец завел сожительницу — Корину. Невзлюбила она нас — сама-то не рожала. И зачем только он ее в дом привел?

Вопрос повис в воздухе.

Вздохнув, Миртия продолжила:

— Корина работала кладовщицей на чужом винограднике. А отец любил выпить. Вот она и таскала ему вино каждый день. Он как глаза зальет, ему на все плевать. Мы дома и себя, и его обслуживаем, пока он пьяный валяется. Она вечером придет, а он сюсюкает, ластится к ней, понимает, что опять принесла. Потом ее поймали на воровстве, избили, но оставили уборщицей в поместье. Корина тогда вообще перестала у нас появляться. Вина в доме ни капли. Отец ходил ошалелый, рвал и метал, мы по углам прятались… Продал все, что можно.

Она смахнула слезу краем пеплоса:

— А однажды привел жрицу Афродиты, показал на нас и говорит: "Выбирай". Та ощупала каждого, словно скотину на рынке, в рот посмотрела и забрала меня с собой. Вот так я и стала гиеродулой.

— Ясно, — на скулах Спартока заиграли желваки.

История, конечно, тяжелая, но вполне обычная.

— Как гиеродула становится элевтерой? — спросил он.

— Проходит обряд посвящения. Для этого устраивается мистерия[204] в большой праздник, например весной на Великие Дионисии, осенью на Великие Элевсинии или Тесмофории в честь Деметры. На празднике Апатурий пантикапейцы чествуют сразу трех богов — Афродиту, Ахилла и Великую Гилейскую Мать.

— Храмы в эти дни, наверное, ломятся от дарителей, —