инструменты. Жрецы отправились в храм, чтобы подвести итоги дня. Дары они собрали и аккуратно сложили в опистодоме. Мясо будут делить завтра, ничего — в прохладной фависсе за ночь не испортится, тем более что гиеродулы обильно посыплют его солью.

Спарток прилег на клинэ в личных покоях.

Вскоре его позвал гиеродул:

— Хозяин, пора.

Вошли Филопатра и один из жрецов Аполлона.

Сначала неофиту[212] задали обязательные вопросы: понимает ли он греческий, не подвергался ли судебному преследованию и исполнилось ли ему девятнадцать лет. Одрис ответил утвердительно. Тогда с него взяли обещание не оборачиваться во время обряда, а также хранить в тайне все, что он увидит и услышит. Завязали глаза.

Спартаку помогли спуститься по ступеням на теменос. Шли долго. Больше не пахло горелым мясом — значит, его вели в город. Жрец слегка толкал в плечо, когда нужно было свернуть, или подхватывал под локоть, если он спотыкался.

Злое карканье ворон. Скрип железной двери, снова ступени. Шаги гулко отдавались под сводом. Спарток так и не понял, где он. Чьи-то руки быстро развязали узел на затылке, послышался топот убегающего человека.

Одрис огляделся. Глухая комната, похожая на склеп, но слишком просторная для погребальных целей. На полу чадящая масляная лампа. Закрытая дверь в соседнее помещение. Фависса? Но в каком храме? Или подвал дома?

Тихий шепот невидимого мистагога[213]:

— Иди…

Казалось, что говорят рядом, но в комнате никого нет. Открыв дверь, Спарток направился по темному коридору. Поворот, еще один… Зал, еще больше, чем первый. От фимиа-териев поднимаются тонкие струйки благовонного дыма, но запах странный — не ладан, не мирра и не шафран… Дух тяжелый, терпкий, от него кружится голова.

Внезапно масляная лампа зашипела и погасла, так что одрис остался в кромешной темноте. Он усмехнулся: "Сейчас начнется". Его предупредили, что будут происходить странные вещи.

Тихий шорох… Вот опять: кто-то зашел в комнату. Точно — шлепанье босых ног, прерывистое дыхание, вокруг него не то пляшут, не то мечутся люди, задевая одеждой.

Тот же голос торжественно провозгласил:

— Пифон умер!

"Ладно, — с иронией подумал одрис, — сейчас покажут дохлую ящерицу или змею".

И вдруг в углах комнаты полыхнуло.

К такому он не был готов.

На стене раскорячился мертвый ребенок. Мальчик, лет восьми. Глаза вытаращены, рот перекошен в застывшем крике, все тело в кровоподтеках. Руки и ноги прибиты гвоздями.

Хуже всего выглядела голова — череп раскроен, из-под слипшихся волос стекает кровь, а лоб измазан чем-то белым.

На скулах Спартока заиграли желваки. Он видел разную смерть, сам убивал, но даже ему стало не по себе. Из груди вырвалось глухое рычание: как еще совладать с собой?

Битумные факелы погасли так же неожиданно, как и зажглись. Снова тишина и темнота. Время шло, ничего не происходило. Долго еще? Опять шорохи, легкие касания…

Голос зазвучал торжественно: "Аполлон родился!"

Комната осветилась, на этот раз источник света находился сзади. Под ногами одрис с удивлением увидел тимпан, на котором лежали дольки сушеных яблок. Рядом — пара бронзовых кимвалов и ойнохоя. Он с трудом подавил желание обернуться.

Мистагог приказал:

— Пей!

Спарток медлил, не понимая, из чего пить.

Голос настаивал:

— Пей!

Подняв один из кимвалов, одрис плеснул в него вина, выпил. Странный вкус, но выбора нет, приходится пить то, что дают.

Тогда голос сказал:

— Ешь!

Он пожевал яблоки.

И вдруг на стене перед ним ожил театр теней.

Мистагог неторопливо начал рассказ о жизни бога.

Вот Латона[214] рожает Аполлона на острове Делос — комната наполнилась детским плачем, а над матерью взвились лебеди. Ребенка приняла сестра бога — Артемида, сама еще совсем кроха.

Теперь Аполлон — юноша, играющий на лире. За стеной кто-то невидимый ударил по струнам. Вот он страстно целует Серену. В воздухе закружились розовые лепестки.

Когда Аполлон с луком и стрелами погнался за Пифоном, теперь уже змеем с закрученным кольцами хвостом, Спарток вспомнил мертвого мальчика. И снова содрогнулся от омерзения и жалости. Успел успокоиться, пока Аполлон совершал очищение среди лавров в Темпейской долине.

Но вот Аполлон взял из рук Зевса кубок, наполненный амброзией, медленно осушил его. Услышав сзади прекрасное пение Муз, одрис снова чуть не обернулся.

По стене побежали волны, в комнате тут же раздалось бульканье и журчанье. С гребня на гребень запрыгал дельфин. Показался корабль — и дельфин вдруг очутился на корме. Критские пираты в ужасе упали перед богом на колени.

Стали расползаться огромные тени — страшные морды, ноги как столбы, растопыренные руки. Но Аполлон выпустил несколько стрел — чудища тут же упали, замерли. Спарток догадался, что перед ним разыграли сцену битвы бога с титанами.

Показали и другие сюжеты: Аполлон и Дафна, Аполлон и Марсий, Аполлон и Геракл… Вскоре он заскучал. Ему надоело смотреть на метание теней по белой стене, слушать бесконечное пение и громкую музыку.

Свет сзади потух, но снова зажглись битумные факелы. Чад вместе с потоком теплого воздуха поднимался к потолку, где бесследно исчезал.

Услышав приказ мистагога, одрис вышел в коридор.

Следующая комната казалась безжизненной — ни шорохов, ни теней. Свет лампы выхватывал лишь часть стены. Когда глаза привыкли к темноте, он различил ровный край ямы.

И снова команда:

— Прыгай!

Спарток замер.

"Вот оно! Западня? Я прыгну — а внизу камни или еще хуже — острые колья. Так вот что имела в виду Филопатра, когда говорила о доверии… Могу я ей доверять? Она помогла нам взять Пантикапей. Но кто я для нее… Очередной тиран. Селевк и Брейко — вот кому я точно могу доверять. Эх, была не была!"

Зажав в кулаке тессеру с Залмоксисом, он оттолкнулся от пола и полетел в бездну.

Упал на мягкое. Под ним шуршали набитые сухой травой мешки.

Одрис облегченно выдохнул: справился! Что теперь?

Снова голос:

— Следующее испытание