— безмолвием. Ты будешь похоронен, чтобы возродиться для новой жизни с верой в Аполлона.

Сверху полетели еловые лапы. Спарток закрыл лицо руками, защищая глаза. Ветки все сыпались и сыпались, пока он не остался в полной тишине, наедине с самим собой. Колючая гора давила на грудь, но дыханию не мешала. Время замерло.

Так и лежал, слушая биение сердца. В голову лезли разные мысли. Воспоминания о прежней жизни в Кипселе он гнал прочь. Думал о сыне, Перикле, долге перед Афинами… А когда представил себе Миртию, ее улыбку, трогательные морщинки у глаз, плавную линию плеч и шеи, окончательно успокоился.

Под утро за ним пришли. Раскидали ветки. Помогли вылезти из ямы.

Из обоих проходов появились мужчины в хитонах и масках. Они торжественно пронесли перед ним атрибуты Аполлона. Сначала — живого лебедя, потом — лавровый венок, пальмовые ветви, кифару, серебряный лук и колчан с золотыми стрелами. Даже горшок, из которого торчал молодой кипарис. Под конец четверо протащили на руках деревянное корыто, где ворочался живой дельфин.

"Да ладно, — усмехнулся Спарток, — могли бы и не стараться, что я, дельфина не видел?"

Факелы резко погасли, будто задутые мощным северным бореем. Когда суета в комнате затихла, они снова вспыхнули. Спарток опешил: перед ним стояла статуя Аполлона, отлитая в золоте. Обнаженный мускулистый юноша держал лук и лавровый венок. Переброшенная через плечо хламида охватывала руку, мягкими складками спускалась на бедра.

Не веря своим глазам, Спарток приблизился к богу. Коснулся его головы. Вдруг Аполлон открыл глаза и, не разжимая губ, просипел: "Не трогай". Одрис отшатнулся. Снова зазвучала лира, ей вторили авлос и тимпаны. Хор за стеной грянул гимн.

Когда музыка стихла, мистагог строго спросил:

— Спарток, принимаешь ли ты Аполлона Врача как бога истинного, исцеляющего, отвращающего зло?

Вынув тессеру с изображением Залмоксиса, Спарток поцеловал ее и зашептал на фракийском:

— Прости меня за то, что я сейчас скажу, это для блага Боспора. Ты поймешь…

После этого выпалил:

— Да!

Голос торжественным голосом провозгласил:

— Спарток, Первый архонт Пантикапея, посвящен в таинство Аполлона Врача!

Человек-статуя сделал шаг вперед, чтобы с улыбкой возложить венок на голову одриса, после чего сказал:

— Тебя ждут.

В проеме забрезжил огонек, словно ему показывают дорогу. Следующий зал. Снова темнота. Шорохи, невидимое движение, касания… Мощные и в то же время лиричные звуки кифар.

Приятный женский голос прозвучал восторженно: "Афродита — вечная красота!"

Углы осветились светом треног.

Афродита сидела на троне в роскошном хитоне — живая, при этом безмолвная, торжественная и прекрасная. На ее голове сияла золотая диадема, шею охватывали золотые ожерелья, грудь была едва прикрыта лентой с крупными золотыми бусинами.

Спарток смог лишь прошептать: "Миртия…"

Снова приторный дым фимиатериев. У него кружилась голова, тело стало словно ватным.

Свет то мерк, то загорался, и перед одрисом одна за другой проходили сцены из жизни богини. Вот она плывет по голубым волнам в створке перламутровой раковины. А теперь в коротком красном хитоне с белым орнаментом пляшет среди кипарисов, кокетливо постукивая кроталами.

Теперь летит на лебеде — обнаженная, свободная, задорно хохоча. Спарток не мог оторвать глаз от ее груди, розовых плеч, умопомрачительных изгибов намасленного тела.

Вдруг она поманила его за собой. Он прочитал в ее глазах желание. С грацией дикой кошки богиня перебежала в следующий зал. Блеск треножника. Музыка. Ложе.

Не помня себя от страсти, он опрокинул Миртию в прохладный шелк…

Глава 7

Год архонта Феодора, скирофорион

Боспор, Синдика, Таврика

1

Вечер прокрался в храм Аполлона Врача вместе с порывом берегового бриза. Девять жрецов устало разлеглись на клинэ. Одни жадно пили охлажденный вишневый морс, другие продолжали прикладываться к мехам с вином. Ритоны валялись на полу — о приличиях уже никто не заботился.

Они только что грубо подсчитали доход, полученный от проведения Боспорий. Успех казался ошеломляющим. Не считая того, что храм теперь надолго обеспечен бычьим мясом, так еще и жрицы Афродиты обещали поделиться бараниной и козлятиной. А серебро! У казначея руки тряслись, когда он спустился в фависсу и зачерпнул горсть монет из кучи собранных вокруг алтаря оболов.

Про налоги и говорить нечего. Агораномы мешками уносили тетартемории, уплаченные ювелирами, гончарами и продавцами снеди за право торговать на праздничных улицах. Пусть только Совет не поделится барышом!

Вошедшая внезапно Хрисария презрительно осмотрела зал. Жрецы уставились на нее пьяными глазами. Трое остались лежать, лишь прикрыли голые бедра гиматием. Остальные все же поднялись со скамей.

Ее усадили на клисмос, предложили вино и закуску. Она вежливо отказалась.

— Поздравляю, — желчно произнесла фригийка. — Будет чем заполнить закрома. Если, конечно, Спарток не отберет.

— Кто ему отдаст! — Аполлодор, глава пантикапейского фиаса Аполлона Врача, выпятил грудь.

— Не петушись, — в голосе Хрисарии сквозила ирония. — Будто не знаешь, что ему никто не указ.

Аполлодор насупился.

Остальные бросали злобные реплики:

— Фракийский выскочка! Его сюда никто не звал! Руки коротки!

— Не сомневайтесь — отберет, — заявила фригийка, потом заговорила заговорщическим тоном. — От него надо избавляться, пока не поздно.

Она обвела собрание мрачным взглядом:

— До сегодняшнего дня у вас было преимущество — вы все потомственные жрецы и мисты. Но к утру он тоже из неофита станет мистом. Кто его сюда привел? Перикл. Эти двое — заноза в теле Боспора, от них пользы — как от болотной лихорадки.

Жрецы трезвели, сознавая важность происходящего.

— С Периклом не вышло, — сказал Аполлодор. — Гиппоник — герой, но погиб бездарно. Эпибаты вьются возле Перикла, словно навозные мухи вокруг старого ботроса[215].

— Да, — согласилась фригийка, — афинянин нам не по зубам. Умнее будет поступить по-другому.

— Как? — жрецы сгрудились вокруг нее.

— Спарток в силе, пока здесь эскадра. Надо подождать, когда она уйдет…

И она приступила к изложению своего плана…

В конце скирофориона Перикл засобирался домой. Для этого имелось несколько