— Тебе едва исполнилось тридцать, но ты уже былаобладательницей высшей награды Американской киноакадемии, и тебя знал весь мир.Мне перевалило за сорок, и тот факт, что ты добилась большего, чем я, казалсямне унизительным. Я, мужчина, был ничем и никем по сравнению с тобой, к тому жетвой годовой заработок во много раз превышал мои доходы. Мне до смерти надоелоиметь дело с прессой, опровергать слухи, читать откровенно гнусные выдумки,которые то и дело появлялись в печати, и замечать, как все взгляды обращаютсяна тебя, стоит только тебе появиться в любой компании. Все внимание всегдадоставалось тебе, меня же как будто никто не замечал. Скажу честно — длямужского самолюбия это тяжкое испытание. Не то чтобы мне самому хотелось статьзнаменитостью, нет. Я мечтал о тихой и спокойной семейной жизни с же ной, двумядетьми и летним домом в Мэне или Коннектикуте, но вместо этого мне приходилосьноситься по всему миру только для того, чтобы провести не сколько жалких часовс тобой и с детьми, которых ты часто брала в поездки. Иногда, очень редко,Энтони и Хлоя оставались со мной, но без них ты чувствовала себя несчастной, имне приходилось уступать их тебе. В то время мне уже хотелось, чтобы ты бросилакино, но мне недоставало мужества сказать тебе об этом прямо. Мы сталиссориться. Мы виделись очень редко, но стоило нам сойтись вместе, и мы начиналираздражаться по пустякам и всячески изводить друг друга. Потом… потом тыполучила второго «Оскара», и — я думаю это стало последней каплей. Я потерялвсякую надежду на «нормальную» жизнь с тобой — помешанной на собственнойкарьере актриской, как мне тогда казалось. Я был уверен, что в обозримом будущемты ни за что не откажешься от работы, даже если я тебя попрошу. А ты, какнарочно, подписала новый контракт на главную роль в исторической драме, котораядолжна была сниматься в Париже. На этот раз тебе предстояло отсутствоватьвосемь месяцев, и, когда ты объявила мне, что собираешься взять с собой детей,я не выдержал. Меня ни во что не ставят, мною пренебрегают, моим мнением никтоне интересуется — да как было стерпеть такое! Я был вне себя от ярости иунижения, но тебе я ничего не сказал, и это была моя ошибка. Ты была слишкомзанята и понятия не имела, что творилось в моей душе; у тебя не было ниминутки, чтобы хотя бы задуматься об этом, а я только молчал и копил обиды.Теперь-то я понимаю — ты делала все, что могла: работала, пыталась быть хорошейматерью и прилетала ко мне каждый раз, когда у тебя выдавался свободный отсъемок день. Увы, на все, что ты хотела бы сделать, тебе элементарно не хваталовремени, потому что в сутках были все те же двадцать четыре часа, а в году —все те же триста шестьдесят пять дней. Сейчас я думаю: если бы я тебя попросил,ты бы бросила кино или стала сниматься меньше, но я этого не сделал. Я вообщене сделал ничего, чтобы сохранить наш брак. — Джейсон низко опустил головуи надолго замолчал, тяжело задумавшись. По всей его неподвижно застывшей фигуребыло видно, как давит па него груз совершенной много лет назад ошибки. Увы, иему самому понадобились годы, чтобы понять, что он сделал не так, и обрестимудрость, от которой теперь было мало прока. Кэрол тоже молчала — ей нехотелось прерывать Джейсона, и некоторое время спустя он поднял голову.Поглядев на нее увлажнившимися глазами, он продолжил:

— Чтобы отомстить тебе, я начал пить и посещать разногорода вечеринки, которые, должен признаться, мало чем отличались от оргий.Таблоиды не раз писали о моих похождениях, но ты не жаловалась. Несколько разты спросила, что со мной, но я ответил: мол, ничего, я так развлекаюсь. И этобыло сущей правдой. В наши с тобой последние дни ты честно старалась чащебывать дома, но вскоре начались съемки в Париже, ты улетела, и я совсемперестал с тобой видеться. С тобой и с детьми, потому что их ты забрала ссобой. Летать к тебе у меня не было ни времени, ни возможностей, поэтому я сталвести себя как старый холостяк. Или как старый дурак. — Джейсон покраснел,а Кэрол ободряюще улыбнулась.

— Насколько я могу судить, мы оба вели себя не самымразумным образом, — великодушно сказала она. Должно быть, это оченьнелегко — быть женатым ни женщине, которая много работает и почти постоянноотсутствует.

Джейсон, смущенный собственными признаниям и, благодарнокивнул:

— Не скрою, мне приходилось тяжко, но чем больше ядумаю о тех временах, тем лучше понимаю, что надо мне было решиться и попроситьтебя оставить кино или хотя бы реже сниматься. Впрочем, тогда я не верил, чтоиз этого выйдет что-нибудь путное, кроме очередного скандала. Получив два«Оскара», ты автоматически оказалась в числе небожителей кинематографическогоОлимпа, и я чувствовал себя не вправе портить твою карьеру. Вместо этого я испортилнаш брак, о чем буду сожалеть, наверное, до конца моих дней. Я ни когда неговорил тебе об этом, но так я считал и продолжаю считать…

Кэрол кивнула. Она была очень благодарна Джейсону заискренность, за то, что он без утайки рассказал ей вес не только об ихсовместной жизни, но и о себе самом, о своих мыслях и переживаниях. Сама онаничего об этом не помнила, а может, и не знала. Сейчас Джейсон казался ейдобрым и мягким человеком, которому она когда-то причинила зло. Впрочем,особенного раскаяния Кэрол не испытывала, так как услышанное воспринималось еютолько как увлекательный, полный драматизма рассказ о чьей-то чужой, а отнюдьне о ее собственной жизни. Как и всегда в последнее время, Кэрол жадновпитывала новую информацию, но в ее собственной голове не шевельнулось нимысли, ни воспоминания. Слушая Джейсона, она несколько раз спрашивала себя,почему ей в свое время не хватило ни наблюдательности, ни ума, чтобы сойти сосцены и спасти свой брак. Впрочем, она, кажется, понимала почему. Судя по рассказуДжейсона, происходившее с ней больше напоминало ураган, снежную лавину,остановить которую было невозможно. Успех захватил, опьянил ее, и онапродолжала нестись вперед, словно подхваченная могучей волной, хотя признакинадвигающейся катастрофы были более чем очевидны. О том, чтобы поставить насвоей карьере крест, Кэрол даже не помышляла. Кино само по себе было целыммиром со своими собственными законами, и в какой-то момент она стала строитьсвою жизнь именно по ним. Теперь-то ей было ясно, как и отчего развалилась еесемья, но тогда Кэрол этого не видела, да, наверное, и не смогла бы увидеть.Джейсон и сам слишком поздно понял, что происходит, так что уж говорить о ней?Восторг, который она испытывала от самого процесса творчества, лишил еевозможности анализировать события своей собственной, реальной жизни, котораясуществовала за пределами съемочной площадки. Что же касалось Джейсона, то емумешало сделать первый шаг уязвленное самолюбие. Он считал себя правым, поэтому,вместо того чтобы поговорить с женой откровенно, молча копил обиды, неподозревая, что они разъедают его изнутри, как ржавчина разъедает металл.Неудивительно, что в конце концов Джейсон не выдержал, и это закончилосьскверно для обоих. Банальная история, подумала Кэрол, мысленно подводя итограссказу Джейсона. Банальная и старая как мир, но это не делало ее менеетрагичной. Жаль, что в свое время им обоим не хватило мудрости и самогообыкновенного терпения. Правда, тогда они оба были моложе, но, с точки зренияКэрол, их это вряд ли извиняло.