Отпраздновав день рождения – хотя какое там празднование, мать испекла пирог с сушеными яблоками, посидели вечером, попили чаю, и все – Марина на следующий же день собралась в город.

– Дела, мам, – говорила она расстроившейся матери. – Ну правда дела. Надо новые книжки получить, к лабораторным готовиться.

Уехала последним автобусом, в Н-ск добралась уже к ночи – в общежитие не хотели пускать.

Ленка была на месте – она вообще не ездила домой на каникулы. Обрадовалась, стала поить чаем с дороги. Слово за слово – и Маринка спросила наконец, не знает ли та по случаю где женского врача?

– А тебе зачем? – Сразу вскинулась Ленка.

– Да у меня... Чего-то я... Задержка, в общем...

– Большая?

– Да месяца три... Да ты не думай, – заторопилась Маринка, глядя на ленкины расширившиеся в ужасе глаза. – У меня так бывает, просто уж очень долго что-то... Надо бы к врачу...

Ленка врачей не знала, но с утра развила бурную деятельность, и уже после обеда Маринка получила в руки листок бумаги с адресом консультации и фамилией врача, который принимал студенток из общежития.

У врача Марине не понравилось. То есть просто с самого начала не понравилось, еще накануне, еще, собственно, до всякого врача, как только она вошла в низенькую дверку-пристроечку, притулившуюся сбоку трехэтажного серокирпичного здания поликлиники, еще как только спрашивала в окошке регистрации, где принимает такая-то, еще как только талон на завтра брала. И, как выяснилось, не зря. Потому что все то, что ей не нравилось заранее, было, как оказалось потом – еще цветочки.

Толстая врачиха неопределенного возраста в застиранном до серого цвета халате смотрела на Марину так, будто бы та, как минимум, пыталась украсть у нее кошелек. Цедя слова уголком рта, врачиха сперва долго ругалась, что нет медицинской карты, потом велела садиться, и наконец неприязненно спросила, на что Марина жалуется. Марина в страшном сне не стала бы жаловаться такой противной тетке даже на насморк, но отступать было некуда.

– У меня задержка. Три месяца, – выдавила она.

– Половой жизнью давно живешь? – выплюнула врачиха следующий вопрос, и, услышав в ответ маринино: «Четыре месяца», удовлетворенно хмыкнула.

– Ну что ж, дело ясное. Раздевайся давай – и на кресло.

Напрасно Марина пыталась объяснить что-либо про свой нерегулярный цикл, про «предохранение» – врачиха ничего не слушала и только строчила в карте, не отрываясь. Потом, случайно подняв глаза и увидев, что Марина так и стоит нераздетая, она рявкнула так, что бедная Марина вихрем метнулась за хилую клеенчатую ширмочку, и больше не звука не издала.

Кресло оказалось кошмаром. Марина видела такую штуку впервые в жизни, и долго не могла залезть на нее по скользким холодным приступкам, а когда все же залезла, то не обрадовалась. Кресло было тоже скользким и почему-то липким, из него торчали, как рога, непонятные кривые подставки, лежать было страшно неудобно, ноги съезжали, а внутри все намертво сжалось. Врачиха мыла руки в углу. Руки были красные, в шершавых трещинах, и злые даже на вид. А уж когда она, подойдя, сунула одну руку Марине внутрь...

Впрочем, Марина не успела даже вскрикнуть. Врачиха закричала раньше.

– Вот, это надо же, какая у нас молодежь теперь! Да у тебя ребенок там уж шевелится, а она – задержка! Ни стыда, ни совести! Задержка у них! И ведь еще лапшу мне вешает, циклы-мыклы! Вставай давай, одевайся! И учти, – добавила она уже тише, но зато с какой-то иезуитской злобной радостью. – Никаких абортов на таком сроке даже и не мечтай! И не заикайся. Сделаешь анализы, – она пододвинула к Марине кучку желтоватых коряво исписанных листков, – и через месяц явишься. Свободна.

Ну, в этом-то она как раз ошибалась. Когда Марина, отплакавшись за углом поликлиники, разобрала наконец на этих самых листках складывающиеся из каракулей слова: «Беременность. Срок двадцать одна неделя», она меньше всего на свете ощущала себя свободной. Пойманной – да. Обманутой, причем неизвестно кем – да. Человеком, у которого внезапно кончилась жизнь, а заодно и сдутым воздушным шариком – сколько угодно. Но к свободе все это не имело ни малейшего отношения.

Дальше все было, как в плохом кино. Верная Ленка, охнув от марининых новостей о медицинском диагнозе, побегала-побегала, и через пару дней отвела Марину уже в какой-то платный медицинский центр. Там якобы, по словам какой-то знакомой, делали «поздние аборты», что бы это ни значило.

В этом «Центре Планирования Семьи» с каким-то уютным названием вроде «Светлячка» или «Лапочки», точнее Марина не запомнила, поскольку находилась в каком-то странном малосознательном состоянии, их приняла другая, несколько более симпатичная врачиха. В отличие от первой, она разговаривала сочувственно, но тольку от этого все равно было мало, поскольку разговор свелся примерно к следующему.

– Да, мы делаем аборты на больших сроках. Где-то до двадцати, даже двадцати одной недели. Это стоит семь тысяч рублей.

Марина ахнула. Такие деньги могли ей только сниться. И то по праздникам. Но врачиха поняла ее по своему.

– Какой у вас точно срок?

– Двадцать одна.

– Многовато. Да пока все анализы, пока подготовка... Вы же понимаете, это огромный риск. И для здоровья, и потом это уже закон нарушается... В общем, когда такой большой срок, мы, конечно, идем навстречу, но это, сами понимаете, стоит дороже...

– Сколько? – Спросила Ленка. Марина тупо молчала.

– Это искусственные роды. Врачи, бригада, госпитализация... Двенадцать тысяч. Что же вы, девушка, думали – не надо было так затягивать, было бы дешевле...

На следующий день Марина, непонятно откуда взявшимся после бессонной слезной ночи услием воли собрала себя в горсть, оделась, накрасила запухшую морду и потащилась в институт – искать Борьку. Надо было поговорить. Она не ждала от этого разговора ничего для себя хорошего, то ли потому, что ни на что хорошее уже не было ни сил, ни надежд, то ли глаза наконец открылись... Ну, и предчувствия ее, как говорится, не обманули. Произошедший разговор был краток и характер имел пракически оскорбительный.

Выслушав маринино скорбное сообщение, Борька хмыкнул, почесал затылок и задумчиво выдал:

– М-да... Ну и цены... Нет, у меня таких бабок нет.

– А какие есть? – без особой надежды спросила Марина.

– Да, честно говоря... А с чего ты взяла, что это вообще мой ребенок?

– То есть как? – Ничего хорошего Марина не ждала, но от такого вопроса она слегка охренела.

– А так... Дело молодое, на мне свет клином не сошелся... – Борька подмигнул.

– Борь, ну ты что? Как ты можешь, вообще даже? Ты же знаешь... Ты... У меня вообще никого не было...

– До того – не было, а потом-то тебе что мешало? Ты у нас девушка красивая, популярная...

К чести Марины, на этом месте она даже сквозь туман своего несчастья поняла, что разговор нужно закончить. Так она и сделала. Повернулась и пошла прочь. Борька за ней не бежал, за руки не хватал и прощенья, ясное дело, просить не рвался. Хмыкнул в который раз, и тоже пошел восвояси. Так кончилась маринина большая настоящая любовь.