Но жизнь, к несчастью, продолжалась. Особенно та, новая, маленькая, которая сидела в животе и угрожала отравить существование окончательно. Марина ее ненавидела. Они с Ленкой держали военный совет. Всех денег, которые они могли там и сям набрать по знакомым, залезая в беспросветные долги, набиралось тысяч пять, и это никак не спасало. Время убегало стремительно. Кроме того, грамотная Ленка вообще считала, что поздний аборт – штука опасная, боли ничуть не меньше, чем от настоящих родов, и, если уж все равно рожать, то лучше живого.

– Ну, Марин, может, как-нибудь? Ну родишь, ты молодая, как-нибудь справимся...

– Ты с ума сошла? Только рожать мне не хватало! А жить на что? А институт? Я кровь из носу должна закончить, и еще на работу потом... Куда мне эти пеленки!

– А, может, мама?

– Ну да, мама! Она сама меня без отца вырастила, она меня вообще убьет – такое позорище. Да и куда ей-то? Она с этими курями еле-еле на жизнь зарабатывает... Нет, это все не выход. Лен, а нам точно не у кого больше занять?

– Точно. Ты уже спрашивала. И потом, все равно бестолку – время-то прошло. Марин, ну ты подумай...

И все начиналось сначала. В конце концов Ленка, тоже доведенная до отчаяния маринкиным упорством нежеланием смириться с неизбежным, не выдержала, сорвалась и накричала на подружку.

– Ну и черт с тобой! Упрямая, как баран. Не хочешь видеть, как есть – не видь! Ты и так жила все это время, в упор на себя не смотрела – ну и давай в том же духе! Можно подумать, твой ребенок куда-то денется... Сам исчезнет, как и зародился...

И тут у Маринки забрезжила безумная даже не надежда, но идея. Исчезнет... В самом деле, ведь это же можно будет, наверное, сделать – чтобы исчез. Ну, чтобы как будто и не появлялся, как будто и не было ничего. Надо только, чтобы никто ничего не знал.

Она взяла с Ленки торжественную клятву, что та больше никому не скажет ни слова про ее беременность. Ну, искала гинеколога – так и нашла, и сделала свой аборт, кому какое дело. А Борька уж точно не станет вникать. И тогда...

Этим она с Ленкой уже не делилась, но сама, улучив минуту, села и в первый раз за все время аккуратненько подсчитала все сроки. Получалось, ребеночек (этот – называла его маринка про себя) должен появиться где-то в конце мая, а если повезет – и еще пораньше. Так что, если все сделать аккуратно, она даже к сессии не опоздает. Хоть в этом повезло.

Февраль, март, апрель... Время, которое раньше летело так, что Маринка не успевала оглядываться, теперь, когда надо было, чтоб быстрее, тянулось, как жеваная резина. Хорошо хоть живот у нее получился маленький и почти не торчал. Под пальто или теплой курткой вообще ничего не было заметно, но даже и новый, связанный мамой широкий свитер отлично справлялся с задачей маскировки. Когда джинсы отказались застегиваться, у Ленки удачно нашлась длинная широкая юбка, общий вид получался достаточно хиповский, и, если б еще не пинки этого изнутри, можно было бы вообще ничего не заметить. Впрочем, пинков кроме Маринки никто и не замечал.

Ждала-ждала, а началось все равно неожиданно. Как-то утром Маринка, собираясь утром в институт, потянулась за сумкой через стол, сделала неловкое движение – и почувствовала, как по ногам у нее что-то течет. Она стала с испугом скорее смотреть, нагнулась – и почувствовала нерезкую, но достаточно противную боль в пояснице. Похоже, время пришло.

В больнице, куда ее привезла на такси испуганная Ленка, дела пошли быстро и явно по накатанной колее. Переодели-побрили-помыли-оформили-положили-сказали не орать. Марина изо всех сил старалась на событиях не концентрироваться, чтобы, не дай Бог, как-нибудь случайно не увлечься и потом не жалеть. «Все, – говорила она себе. – Все. Вот еще несколько часов, и буду свободна. И не было ничего».

Было больно, но терпимо, потом очень больно, потом совсем уже нестерпимо, потом... Потом она заорала, и врачи на нее заорали, и вдруг еще кто-то рядом тоже заорал. Тоненько и противно, как щенок. И боль кончилась, стало светло, все вокруг заулыбались, а акушерка, которая до того орала на нее громче всех, сунула ей в лицо что-то красное в ошметках слизи и сказала веселым голосом:

– Ну, смотри, дуреха, какая у тебя девка классная получилась! Рыжая, в маму!

Рыжее, или красное – оказывается, это была девка – мяукало и слабо шевелилось. Марина отвернулась и на всякий случай закрыла глаза. Врачи куда-то отошли – наверное, занялись рыжей девкой. Марину оставили в покое. Она лежала, и чо было сил давила в себе желание крикнуть им: «Ну покажите еще! Дайте!» – или хотя бы посмотреть в ту сторону. Нет. Ее это все не касается, для нее история закончилась, осталось вот только встаь на ноги и убраться отсюда поскорее – в свою нормальную жизнь, которую она теперь без ошибок сумеет сделать просто прекрасной.

Когда на следующий день Марина заявила дежурной сестре, чтобы ей не приносили кормить ребенка, потому что она его не возьмет, в огромной, на десять человек палате стало тихо-тихо. Тишина сгустилась под потолком огромным враждебным комом, который завис над марининой головой, повисел там какое-то время – и рухнул вниз, разбившись на сотни отдельных, но дружно негодующих осколков.

– С ума сошла!

– Как ты можешь!

– Молодая совсем!

– С виду такая приличная!

– Да она просто в шоке! Придет в себя, одумается – заберет!

– Вот – пораспустили молодежь-то!

Среди общего хора молчала только сестра. Но именно ее молчание, пожалуй, убедило Марниу лучше всего, что только что сказанные ею самой слова – серьезны, и последствия тоже будут серьезны. Главное – что они вообще будут, эти последствия.

И они не замедлили сказаться. В палату, ведомая сестрой, вошла врачиха – начальник отделения, поглядела на Марину внимательно.

– Вы вставать можете?

Марина кивнула.

– Тогда давайте пройдем в мой кабинет.

Там врачиха, не глядя Марине в лицо, монотонным голосом объяснила ей, что да, она имеет право оставить ребенка в роддоме, что это все будет документально оформлено по закону, что она подпишет отказ, что ребенка передадут в дом малютки, и что она, Марина, не будет иметь никаких – понимаете, ни-ка-ких – прав ни видеть, ни, тем более, вернуть малышку себе. На этом месте врачиха не выдержала, голос ее сорвался, она взглянула, наконец, Марине в глаза.

– Вы подумайте, вы такая молодая, у вас прекрасная здоровая девочка – зачем вы это делаете? Я понимаю, вам трудно, вы еще даже после родов толком не оправились – подождите! Не решайте сейчас. Покормите ее, посмотрите...

– Нет! – закричала Марина. Она не хотела иметь ничего общего с этим красным, и потом... Потом... Ну да, она страшно боялась, что, взяв однажды в руки... – Нет! Я не буду ее кормить и я от нее отказываюсь. Если хотите, давайте я прямо сейчас вам все подпишу.

– Ну, это все равно не у меня, у главврача. Я ему скажу. Но вы все же подумайте...