Бауэр ожидал сопротивления немецких политических лидеров. Но его удивило обилие новых законных препятствий. В 1960 году, когда израильтяне схватили Эйхмана, Бундестаг аннулировал все оставшиеся декреты, выпущенные Союзниками. Это усложнило обвинение нацистов в чем-либо, помимо «предумышленного убийства»[422]. Новые законы означали, что если подсудимый исполнял приказы, ему можно было предъявить только обвинение в пособничестве в убийстве. В новой Германии срок давности не мог превышать 10 лет. Когда закон вступил в силу, в деле агента КГБ, убившего нескольких западных разведчиков в ФРГ, суд постановил, что в тоталитарном государстве в убийстве виновны только члены правительства, отдающие приказы. Поскольку агент КГБ исполнял приказы, поступающие из Москвы, немецкий суд наказал его, как пособника в убийстве, а не как убийцу. Этот прецедент показал, что за преступления Третьего рейха полномерное наказание понесут считанные единицы[423].

Бауэр понимал: чтобы это постановление обойти, он должен доказать, что обвиняемые им эсэсовцы убили кого-то в Освенциме по собственной воле, вне зависимости от приказов сверху. Иначе их можно будет обвинить только в пособничестве.

Весь 1960 год Бауэр и его команда работали, не покладая рук, чтобы составить список обвиняемых, представляющих выборку участвующих в освенцимской машине убийства. Высокопоставленные преступники, идеально подходившие следователям, либо уже умерли, либо были в бегах. Коменданты Рудольф Хёсс и Артур Либехеншель были осуждены и повешены в Польше в 1947 году. Но в апреле удача улыбнулась Бауэру: он разыскал и схватил Штефана Барецки, жестокого блокфюрера СС.

Капезиус и его арестованные коллеги прекрасно знали, что Бауэру нужен список громких фамилий, прежде чем двигаться дальше. В июне 1960 года Капезиус написал восьмистраничное письмо Герхарду Герберу, который короткое время занимал пост второго аптекаря Освенцима; обвиняемый писал о последних новостях и проблемах с прокурорами. Гербер все еще был на свободе, давно воссоединился с семьей и работал в аптеке.

«Они пытаются устроить большой суд над всеми, кто связан с Освенцимом. Вот они и пытаются найти 950 людей по списку. Если кто-то попадет в список подозреваемых, его отвезут в Франкфурт. На данный момент они нашли 26 человек (за два года). Так что, похоже, расследование закончится не скоро. Я – единственный арестованный офицер высокого ранга, служивший в Освенциме. Унтершарфюрер Пери Броад, который тогда управлял допросами, – единственный арестант здесь, посылающий тебе привет, ведь вы знакомы»[424].

Капезиус указал (некоторых – ошибочно) несколько освенцимских врачей, которые «еще были живы, но проживали по неизвестным адресам». Менгеле все еще скрывался в Южной Америке, доктор Бруно Вебер жил под прикрытием в Восточной Германии. Также аптекарь сослался на Хорста Фишера и Вернера Рёде, но Рёде был казнен в 1946 году, а Вебер, который судился и был оправдан, умер в 1956 году из-за проблем с здоровьем.

Капезиус писал Герберу, что «сорок [служивших в Освенциме] человек [уже] повесили: врачей, комендантов, обершарфюреров». Но он уверял, что «стоматологи находятся на свободе», и он даже «общался с доктором Шацом и доктором Франком». Были и хорошие новости: доктор Мюнх «из департамента гигиены живет неподалеку от Мюнхена, и, полностью оправданный, имеет право практиковать в медицине».

Затем Капезиус перешел к судьбам эсэсовцев, работавшим с ним и Гербером в Освенциме: они были прекрасно осведомлены обо всех деяниях в лагере. «Вальтер Берлинер, [Фриц Петер] Штраух и [Пауль] Райхель мертвы. Виртс повесился. Доктор Лоллинг выпил яд». Капезиус добавил: «Унтер-офицер Фрайман и роттенфюрер Добжаньский не найдены».

«Был жив и группенфюрер СС Карл Блуменройтер», – писал Капезиус. Как и он сам, Блуменройтер выучился на аптекаря и был членом Ваффен-СС. Он был главой берлинского медицинского пункта и отвечал за все фармакологические услуги, востребованные в концлагерях, а потому практически непрерывно контактировал с Капезиусом и другими офицерами концлагеря. Когда англичане отпустили Блуменройтера после войны, он перебрался на Черное море, в Грёмиц, где устроился директором аптеки при больнице. Если учесть какую жизнь он себе построил и что у него есть семья, слова Капезиуса совершенно понятны: «он не будет давать показаний в нашу пользу, потому что “ничего не знает”»[425].

Но главной целью письма было не сообщить бывшему коллеге по Освенциму о судьбе других офицеров. Штейнакер и Латернсер предупредили Капезиуса, что тюремная администрация читала все письма, и входящие, и исходящие. Вооруженный этой информацией, Капезиус воспользовался очередной возможностью подкрепить аргументы защиты. Таким образом, он не только в очередной раз указал прокурорам на свою невинность, но и передал Герберу, что сказал властям. Поэтому, когда последнего в конце концов тоже допросили, его история ничем не отличалась от истории аптекаря.

А по поводу обвинений в хранении циклона Б Капезиус жаловался, что эта проблема возникла только из-за показаний его ассистента-заключенного, покойного Фрица Петера Штрауха; в 1949 году Штраух свидетельствовал на суде над Гунтрумом Пфлаумом, эсэсовцем, отвечающим за борьбу с вредителями в Освенциме. Капезиус писал, что Штраух «сказал, что в аптеке использовался циклон Б безо всяких предупреждений. Штраух умер, а [его показания] меня преследуют». Капезиус намекнул Герберу, что это их лучшая защита.

«Я рассказал, что циклон Б не хранился в аптеке, и что мы за ним не следили и мы его не выдавали. И что наша работа вообще не была связана с циклоном Б. Все их слова я опроверг, потому что ничего нашего там никогда не хранилось. Прошу и тебя ответить на этот вопрос».

Капезиус предположил, что когда Гербера будут допрашивать, а этого не избежать, лучше будет сосредоточиться на работе вне Освенцима, а не на том что они делали в лагере.

«Про нас я сказал, что свободное от работы время мы проводили в гостях у Армина Румпа, аптекаря из [города] Освенцима, который переехал из Буковины, из Ватра-Дорны. И что мы с доктором Шацем иногда ездили на ферму Штоффелей; сейчас они живут в Мюнхене».

В письме он похвастался, что отказался признаться в участии в отборах. А когда прокуроры сказали, что у них есть противоречащие этому показания свидетелей, он ответил, что «значит, они просто врут. Мои свидетели легко оспорят их показания».