Первый успешный удар по ограничительным мерам в области книгоиздания был нанесен из Англии. В 1643 году парламент принял постановление в отношении печатников и книготорговцев, которое побудило Джона Мильтона написать свою Areopagitica, «Ареопагитику», в форме обращения к парламенту и опубликовать ее в 1644 году. Это самая красноречивая пропаганда «свободы печати». Свобода мнения, утверждает Мильтон, – это привилегия гражданина, а также она полезна для государства. «Убить хорошую книгу значит почти то же самое, что убить человека: кто убивает человека, убивает разумное существо, подобие Божие; тот же, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, убивает образ Божий как бы в зародыше». Далее он разбивает довод, который постоянно повторяли защитники цензуры, – что следует различать между хорошими и дурными книгами, называя это «трусливой монашеской добродетелью, которая бежит от испытаний и подвига, никогда не идет открыто навстречу врагу»; и ниже снова: «Для своих побед она [истина] не нуждается ни в политической ловкости, ни в военных хитростях, ни в цензуре», «Пусть она борется с ложью: кто знает хотя один случай, когда бы истина была побеждена в свободной и открытой борьбе?».

По иронии судьбы к отмене Закона о лицензировании печати в конечном счете привел недобросовестный плагиат брошюры Мильтона, совершенный с недостойными целями. В 1693 году Чарльз Блаунт, писака-виг с сомнительной репутацией, напал на лицензиаратори в двух трактатах под заглавием «Справедливое оправдание просвещения и свободы печати» и «Доводы за свободу нелицензированной печати». И там и там текст почти полностью был взят из «Ареопагитики» Мильтона; но наглый плагиат не был замечен, и даже в таком обличье страстное выступление Мильтона показало свою силу. Книготорговцы, переплетчики и печатники засыпали парламент петициями. Закон о лицензировании был продлен только на два года, и по истечении этого периода палата общин единодушно решила прекратить действие «Закона о предотвращении злоупотреблений при печати мошеннических, изменнических и нелицензированных брошюр, а также о регулировании печатных и типографских работ». Палата лордов не согласилась, но в конце концов уступила (18 апреля 1695 года).

Так, в известном отрывке Маколей говорит: «Английская литература была освобождена, и освобождена навсегда, от контроля со стороны правительства»; и это, резюмирует он, произошло «путем голосования, которое в то время не обратило на себя особого внимания и не вызвало волнений, которого не заметило множество хроникеров и историю которого можно лишь весьма приблизительно проследить по архивам парламента, но которое сделало больше для свободы и цивилизации, чем Великая хартия или Билль о правах».

Еще один решительный удар по противникам свободы прессы нанес Джон Уилкс, одним из великих борцов за английскую свободу и демократию, чьи свершения долгое время находились под спудом из-за ханжеской викторианской неприязни к его личному нравственному облику. Смелая позиция Уилкса против короля, правительства, парламента и магистратов привела к отмене «общих ордеров» на арест неустановленных «авторов, печатников и издателей». Отныне судебное преследование могло быть начато только в отношении лиц, конкретно названных и обвиненных по конкретным статьям.

Стоит отметить, что длинный и подробный список жалоб на британское правительство, которые американские колонисты включили в свою Декларацию независимости, не содержит намеков на какое-либо препятствование свободе авторов, печатников и издателей. Великий автор, печатник и издатель Бенджамин Франклин, один из подписавших Декларацию, несомненно, позаботился бы о том, чтобы вставить соответствующий фрагмент, если бы для этого были какие-то причины или основания. Так и случилось, что конституция Соединенных Штатов Америки не требует каких-либо особых гарантий и, как и во всем англоязычном мире, оставляет контроль над печатным словом за обычным законом в обычных судах.

Однако, к сожалению, в 1790 году конгресс принял законодательный акт, сохранивший одну из наихудших особенностей английского Закона о лицензировании, а именно ограничение авторского права привилегированным классом печатников. Этот акт, правда, не ограничивался узким кругом печатников и городов, но охватывал всех «граждан Соединенных Штатов или их жителей». Однако этот решающий шаг на 160 лет лишил неамериканских издателей защиты, которую им впоследствии предоставили повсюду в цивилизованном мире. Закон, принятый конгрессом в 1949 году, в конечном счете ослабил строгие ограничения, а подписание Соединенными Штатами Международной конвенции об авторском праве в 1957 году навсегда устранило негативные последствия этого пережитка самодержавия Стюартов.

В Европе сложилась иная ситуация. С ростом абсолютизма в XVIII веке цензура в политических вопросах стала более жесткой. Non licet de illis scribere, qui possunt proscribere («не дозволено писать о том, кто может запрещать») – таково было веяние времени. Американская и Французская революции, естественно, заставили власти забеспокоиться, и обычно книги и брошюры об этих революционных движениях запрещались без разбора, независимо от политических взглядов автора. Когда Берк осудил Французскую революцию, его сочинение запретили вместе с трудами Гельвеция, Монтескье, Руссо и Вольтера, ее поборниками и провозвестниками, хотя и сами они между собой широко расходились во мнении относительно причин порочного состояния дел, способов его исправления и окончательных целей. Баварская цензура, желая гарантировать полное искоренение того, что считалось основами идей 1789 года, добавила к списку вышеупомянутых авторов следующих: прусского короля Фридриха Великого, Спинозу, Канта, Эразма Роттердамского, Свифта, Шиллера, Виланда, Овидия, Вергилия, Томаса Мора, Платона и «Илиаду» Гомера – почему пощадили «Одиссею», к сожалению, установить невозможно.

Вместе с тем Ганноверское курфюршество, с 1714 года находившееся в зависимости от Великобритании, славилось либеральным отношением к цензуре: политические журналы, которые редактировал геттингенский профессор Шлёзер, были известны и имели хождение по всей Европе. Швеция первой из стран континентальной Европы отменила цензуру в 1766 году; Дания последовала за ней в 1770 году. Какие последствия для печати имело либеральное применение цензуры, можно понять по тому, как развивался экспорт книг из Австрии: в 1773 году его общая сумма достигала 135 тысяч флоринов; двадцать лет спустя благодаря реформам императора Иосифа II она возросла до 3 260 000 флоринов.

Поворотным пунктом стала Французская революция, которая воплотила идеи Мильтона в конституционных актах. Накануне Французской революции Мирабо выпустил свой памфлет Sur la liberte de la presse: imite de l’anglais, «О свободе печати: в подражание Англии» (Лондон, 1778), который фактически был пересказом «Ареопагитики». Эта публикация способствовала тому, что Национальная ассамблея 26 августа 1789 года заявила в 11-й статье Декларации прав человека: La libre communication des pensees et des opinions est un des droits les plus precieux de l’homme; tout citoyen pent donc parler, ecrire, imprinter librement – «Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать».

С тех пор положения с аналогичным смыслом, так сказать, в обязательном порядке вошли во все письменно зафиксированные конституции; часто они дополнены оговорками вроде той, что впервые появилась в хартии 1830 года: La censure ne pourra jamais etre retablie – «цензура никогда не может быть восстановлена». Хотя этот принцип снова и снова ставился под сомнение и осуждался реакционерами и диктаторами, он навсегда останется важнейшим для всей печатной отрасли.