начал убираться. Взял моющую жидкость и рулон бумажных полотенец. Оттирал прилавок шаг за шагом, не забывая об углах и пуча при этом глаза. Щекой почти касался прилавка. Дорис попросила его прекратить. Не послушался. Сказал, что это ее ксеро, но даже она со всем этим одна не справится. Тон его голоса заставил Дорис замолчать и улыбнуться. Когда закончил, вымыл пол и вычистил кофеварку. Мокрым пальцем протирал места, куда не мог дотянуться тряпкой.

Они вместе закрыли заведение и вместе пошли в ночь, а Дорис вела его через Варшаву осторожно и с любовью, так, чтобы с ним не случилось плохого.

38

Ей пришлось привести его к себе. Подставила груди для поцелуя, а Сташек сомкнул губы на одной из них и чувствовал, как сосок твердеет у него под языком. Она ласкала его тело так, чтобы он забыл о том, как оно изменилось, а когда он был готов, сама скользнула под него, хватаясь одновременно за его худую шею. Позволила ему кончить так, как он любил. Потом оба они не могли уснуть. Лежали рядом, одна в полумраке, другой в темноте.

– Не думай про завтра, – сказала она.

– Обычно я все же думаю о том, что будет.

– А ты не думай. Если бы я думала, знаешь, что бы с нами было? Если бы я так подумала рассудительно?

– Ты всегда была рассудительной.

– Нет, никогда.

– Ты обо мне говоришь?

– Да.

– А что во мне безрассудного?

– Не знаю. Ты рассудительный. Но быть с тобой – это было безрассудно. Иногда мне так кажется. Я очень рада, что выдержала и что мы сейчас здесь. Несмотря ни на что.

Она ласкала его закрытые глаза. Сташек попытался перевести в шутку то, что только что услышал.

– Что же плохого в том, чтобы быть рассудительным?

– Ничего. Тебе никогда не приходило в голову, что мы оба искали унижения? Хотели плохо себя чувствовать? Я точно хотела.

– Я не думал об этом. Не с этой точки зрения. Ну, то есть я понимаю, что не каждый должен быть со мной счастливым. Только посмотри, я остался один. Только ты.

– Ты должен был всем все доказывать.

– Нет. Я просто делал свое дело.

– А я так думаю, что когда-то, еще совсем недавно, сошла бы с ума без прошлого тебя.

– Я и не знал, что был прошлый я.

– Я прошу прощения. Ты мягкий сейчас, и иногда меня это бесит. Но тогда, эх, тогда… встреть я кого-то, кто принимает меня вот так запросто, кто не злится и не требует, кто не бесится, то боялась бы, только и всего. Считала бы, что в этом есть какой-то подвох. А потом все изменилось. И я изменилась.

– Откуда бы мне было знать, что это ксеро выстрелит?

– Ксеро было самой маленькой, самой мелкой идеей, что пришла мне в голову. Я хотела, чтоб оно не выстрелило. Потому что если б я не справилась даже с такой мелочью, то уже знала бы, где мое место. А сейчас я опять не знаю. Но это и хорошо.

– Я знаю.

– Ты пойдешь к врачу. Мы пойдем ко всем врачам, какие только есть. А теперь спи.

Он прикрыл веки, Дорис повернулась на бок. Вскоре ее дыхание успокоилось. Сташек остался с рукой, заключенной в ее объятии. Он абсолютно не хотел спать. Мог бы прямо сейчас выбежать в город и визжать. И ему очень этого хотелось. Но он лежал спокойно, а тучи сгущались над ним медленно и упорно, как предвестие всего, что приходит и что неумолимо.

39

Он сел в такси и заказал поездку к зданию суда. Приложил щеку к теплому стеклу. Машину бросало.

– Вы ведь жили когда-то на Международной, верно? Я возил вас на Гоцлав. Позвольте мне сказать вам, что вы сильно изменились, – сказал таксист.

Сташек не ответил. На ощупь искал ручку двери, чтобы выйти на ходу.

– Мой брат незрячий от рождения. Вы думаете, что так лучше? Он сказал мне, что Бог каждому дает крест по его силам. Бог суров, но справедлив. Иисус падал трижды, но все же дошел на Голгофу. Если б ему достался крест потяжелее, хрен бы нам был, а не Спасение.

Сташек ждал, когда они остановятся на светофоре. Тогда выскочит.

– Было бы очень плохо, если бы Бог нас не испытывал. Люди не мудры, когда клянут его за это. Не понимают, что если бы он нас не испытывал, то мы испытывали бы друг друга сами. Я вас. Вы меня. Но у нас нет божественной умеренности. Человек накладывал бы на другого слишком тяжелый крест. И чем бы это все закончилось? Именно, в конце концов каждый испытывал бы сам себя. А то, что человек может сделать самому себе, превосходит человеческое понимание. Человеческое понимание! Вот это я сказанул. Ну все, мы приехали.

Машина въехала на тротуар. Сташек вынул потные ладони, что сжимал между колен. Отдал деньги, вышел. Из глубины доносился голос таксиста, все ли в порядке, может, нужно что-то еще.

Его голос был голосом Кратоша.

40

Адвокат Пирошек сказал Сташеку, что в зале суда кроме них сидит Юзек Циста, пара фраеров и управляющий. Вел себя так, будто между ними не было ссоры. Описал их выражения лиц и добавил, что дело верное. Сташек сидел в темноте. Вошла судья.

– Страсти господни, ну у нее и зоб, – вырвалось у Пирошека. Сташек щурил глаза, пытаясь увидеть хотя бы абрис силуэта. Слышал шелест бумаг. Адвокат спросил, может ли его клиент сидеть. Судья выразила согласие голосом Кратоша и открыла заседание.

Сообщила об иске на банкротство в количестве одной штуки. Сташек зарыдал, что не может этого потерять. С заднего ряда послышался никотиновый вздох Юзека Цисты.

Управляющий взял конверт и начал читать. Рыночная стоимость предприятия, оцененного с имущественной стороны методом скорректированных активов нетто, составляла пять миллионов триста сорок три тысячи двести девяносто пять злотых. Назвал правовые принципы оценки и описал сферу деятельности. Кашлянул, проглотил таблетку Halls. Голосом Кратоша начал перечислять: производство продукции из пластмасс для строительства. Производство строительной керамики. И так далее и так далее. Сташек умолял Пирошека, чтобы тот как-то это прервал. Хотел знать, за что ему все это. Управляющий-Кратош перешел к конкретике.

– …хозяйственное помещение на улице Дарловской в Варшаве. Недвижимость на улице Кохановского, семнадцать, в Кракове…

Сташек встал и крикнул:

– Хватит! Этот человек является стороной в споре! Он купил у меня квартиру! И стал управляющим?! А что высокому суду с этого перепало, а! А!

Напрасно Пирошек его останавливал, а Кратош-судья призывала к порядку. Сташек приказал, чтобы все ему показались.

– Я все знаю! Все! Я заботился о клиентах! Мои рабочие хорошо зарабатывали! Я хотел строить дома. А вы ждали, пока я поскользнусь! Ты, сукин сын, ходил за мной. Двадцать звонков каждый день. Покажитесь, или я вас всех поубиваю! Зачем вы забрали у меня глаза?

Наступившую тишину прервал только Циста-Кратош.

– Ой, коллега, что-то вы с горилкой перебрали…

Но Сташек уже этого не слышал. Бежал по коридору, а темнота галопировала перед ним и раздирала ему рот.

41

Сташек поехал в Магдаленку автобусом. Шел дождь, и он не мог найти стройплощадку, раньше принадлежавшую ему, пока не сообразил, что ее оградили новым желтым забором, возле которого стояла будка охранника. Что-то это Сташеку напомнило.

Он обошел забор вокруг, в напрасных поисках входа. Постучался в будку, а когда охранник открыл ему, Сташек увидел лишь плечистый силуэт в военной куртке. Сказал, что он бывший хозяин стройки, имущество продано с торгов, а он хочет попасть внутрь, хотя бы на минутку, кое-что там оставил, пусть даже всего лишь воспоминания. Охранник отказал. Его голос доносился словно из-за толстой стены. Сташек достал сотню, не помогло. Ушел лишь тогда, когда услышал о полиции. Бормотал что-то о сукиных детях. Угрожал, что всех поубивает.

Вышел на улицу и повернул к стройплощадке, шел так, чтобы охранник его не видел. За поворотом, там, где стояли только что сданные жильцам дома, прислонился к ограде, а потом сполз на мокрую траву. Просил и умолял,