– Выбора у нас нет, – разумно заключил доктор. – Первый же русский санитар или врач, который окажется тут, установит в лагере карантин. В лучшем случае это означает недели вынужденного заточения в этой гнилой зараженной дыре. Те, до кого вши еще не добрались, непременно свалятся с лихорадкой. К тому же организованная официальная репатриация может затянуться на месяцы, если не на год. Так что придется воспользоваться хаосом – потом будет поздно.

Я был вынужден признать его правоту.

– Не сердитесь на нас, – продолжал он. – Понимаю, как выглядит то, что мы бежим в такой спешке. Я голову сломал, гадая, каким образом забрать вас.

– Это ясно, выхода нет.

– Увы! По пути вы умрете. Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать.

Голос его дрогнул.

– Вы же понимаете, что значит вернуться домой… иметь возможность вернуться… Да хранит вас Господь!

Прощаемся мы коротко. Эрно Брюль плачет. Мы обнимаем и целуем друг друга. Без особой надежды обмениваемся адресами. Адреса, судьбы, жизни… Кто знает, какой они теперь примут оборот?

На койке они оставляют для меня еды на два дня. Это очень кстати, потому что до сих пор неизвестно, когда появятся освободители. И придут ли вообще – может, они забыли о нас, перейдя в новое наступление. Для меня, полностью беспомощного, даже ближайшее будущее непредсказуемо.

Глава двадцать первая

Женский лагерь тоже освобожден. Многие женщины по пути домой останавливаются в Дёрнхау. Они в лучшей форме, чем мы. Все раздобыли себе нормальную одежду.

Ночь в блоке А проходит тяжело. Тут остались только самые слабые и умирающие. Остальные – кто еще не ушел – переселились в комнаты эсэсовцев или заняли освободившиеся дома в городке.

Одиночество действует на меня угнетающе. Я боюсь за свою жизнь, готовую угаснуть. Умереть теперь – до чего бессмысленно! Беспомощность выводит меня из себя. Я хочу двигаться. Хочу уйти. Стискивая зубы, пытаюсь сделать несколько шагов. С завистью думаю о Фракаше и Брюле и одновременно тоскую по ним. Мне не хватает и других – всех, с кем я общался. Я больше никого здесь не знаю; вокруг меня совершенно чужие люди.

Словно по нажатию кнопки, за двадцать четыре часа в лагере возникает новая аристократия. Эфемерные монархи краткого безвременья. Те, кому удалось награбить больше всего. Короли в лучшей одежде и с запасами консервов. Вокруг них тут же собирается армия лакеев.

Естественно, все это мираж, мимолетная иллюзия. Вместе с анархией ей приходит конец, когда на следующее утро появляются освободители.

Первый советский солдат возникает в дверях блока практически незаметно. Это младший офицер. Блондин с загорелым лицом. Пятеро вооруженных бойцов стоят у него за спиной. Среди них девушка – ее вьющиеся волосы выбиваются из-под пилотки. Автоматы у них на груди клацают при каждом твердом шаге.

И снова какофония возгласов и криков, снова слезы на глазах. Скелеты тянут к ним свои исхудалые руки, приветствуют дрожащими голосами.

Офицер останавливается посреди зала. Он глядит по сторонам, шокированный зрелищем, какое блок А являет человеческому взору. Проходя по рядам, он останавливается возле коек. Содрогается всем телом.

Сотни узников говорят одновременно. К освободителям летят приветствия и мольбы на венгерском, немецком, идише и славянских языках.

С застывшими лицами советские солдаты озирают пристанище смерти. Их первый порыв, первое движение: что-то нам дать… Развязывая вещмешки, они бросаются к нашим койкам: хлеб, колбаса, табак, спиртное. Девушка старается ободрительно улыбаться.

– Проклятые звери, – сквозь зубы шепчет офицер, сжимая кулаки. Его лицо искажено от ненависти.

– Те, кто это устроил, не заслуживают милосердия! Нет и нет!

Его товарищи кивают. Ненависть к фашистским врагам, которых они преследовали через три страны, закипает в них с новой силой. Они стискивают пальцами приклады автоматов.

Девушка подходит к лежачим, прохладной рукой гладит по щекам и лбам. Она не боится заразы.

Офицер обращается к нам; переводчик повторяет его речь на немецком. Он объявляет, что через несколько часов вместе с солдатами в лагерь придут медицинские подразделения. Мы все немедленно получим необходимую помощь.

– Смерть фашистам! Да здравствует свобода!

Так он завершает свое по-солдатски короткое обращение.

Два часа спустя медики действительно прибывают: целый эскадрон врачей, санитаров и медсестер. Фракаш правильно предположил, что они сразу установят карантин. Больше никаких самовольных уходов домой. Позднее немки, которых спешно присылают в лагерь, принимаются за уборку и готовку. Мэр Глушицы получает приказ обеспечивать ежедневные поставки молока, яиц, муки и мяса.

Три дня спустя тех, кто переболел тифом, переводят в здание школы, превращенное в полевой госпиталь. Немецкие женщины-доктора, которых где-то удалось отыскать, суетятся между нами, стуча зубами от осознания своей вины. Правда, помогают они мало.

Я оказываюсь в четвертом «Б» классе начальной школы в Глушице: в настоящем раю с чистым постельным бельем, пижамой, вкусной едой, лекарствами, книгами и газетами…

На длинном столе в центре комнаты стоит букет полевых цветов. Весна льет золотые солнечные лучи в три широких окна. По улице неустанно, днем и ночью, движутся люди, артиллерия, танки, мотоциклы, машины и конные повозки. Земля содрогается под весом тягачей, перевозящих «катюши» – ракетные установки.

Советская артиллерия, кавалерия, пехота, механизированные подразделения. Польские войска, чешские партизаны в желтых блузах, вооруженная народная милиция с красными нарукавными повязками. Провозвестники свободы.

Мы больше не в Германии, и это тоже счастье. Силезия стала частью Польши. Ее города и села возвращают себе польские названия.

* * *

Свобода…

Журналисты и репортеры прибывают из Праги, Варшавы, Вроцлава, даже из Будапешта. Фотокорреспонденты суетятся повсюду, делегации составляют доклады и занимаются организационными вопросами. Мы узнаем подробности осады венгерской столицы, героических боев за Белград, библейской агонии Варшавы, падения Берлина – города в руинах.

Словно инопланетяне, мы смотрим на этих людей, прибывших из внешнего мира, на этих невероятных любимчиков судьбы, которым повезло никогда не носить полосатые робы. У них есть имена и фамилии, обручальные кольца блестят на их пальцах, их не одолевают вши. Они – марсиане из вселенной вне колючей проволоки.

Седовласая русская медсестра, товарищ Татьяна, руководит полевым госпиталем. Она вся доброта и внимание. Обращается ко мне на русском, я отвечаю на сербском. Каким-то образом мы понимаем друг друга.

У меня опять поднимается температура. Радость освобождения не прошла для меня даром. Последние события подорвали мои силы. Каждый раз, ставя мне градусник, сестра Татьяна качает головой. Она кормит меня кашей – белой, желтой, розовой, – приносит микстуры. В ее терпеливой мудрой улыбке я вижу вечный материнский образ. Музыкой отдается в ушах