только возмущен, но с кулаками лез на всякого, кто хулил батю. За это, точнее, наверное, из-за позорной клички «сына врага народа» его и исключили из школы. «Иди в ФЗО, – сказали. – Там твое место». Школы фабрично-заводского обучения тогда только создавались.

Однако отца через полгода выпустили из заключения, и Антон со слезами сказал ему, что никогда не верил в его виновность. В ответ услышал: «Ну и правильно, сын! Буденновская плеяда еще никогда не марала своей чести». Отец служил в армии Буденного во время Гражданской войны, участвовал в штурме Перекопа, где был тяжело ранен. После освобождения из тюрьмы ему предлагали разные большие должности: начальником одного из лагерей, шефом поезда «Москва – Пекин» и тому подобное. Но он от них наотрез отказался, заявив: «Раз мне не поверили однажды, больше я в органах работать не буду!» И пошел на завод простым рабочим. Но тут грянула война. И отца как кадрового чекиста назначили военным комендантом авиационного завода.

Антону шел тогда четырнадцатый год. Но он, прибавив себе пару годков, 23 июня отправился в военкомат: пошлите на фронт! Его выпроводили оттуда, конечно, с треском. «Подрасти, малыш, – сказал военком с улыбкой. – Тогда милости просим! А на твой век войн еще хватит».

Брат отца дядя Миша, воевавший в Гражданскую войну тоже у Буденного, взял племянника к себе. Он работал в железнодорожных мастерских. А жили они в Ростове-на-Дону. Дядя же заставил Антона окончить вечернюю школу и определил его на подготовительные курсы в Институт железнодорожного транспорта (были такие тогда созданы для подготовки абитуриентов в вузы). Вскоре Антон Перегудов стал студентом РИИЖТА… Но тут-то и случилась та резкая перемена в жизни, которую, как говорил «Анекдот», никто никогда не предвещает.

В начале сентября (шел уже сорок четвертый год) Антону принесли повестку из военкомата, где черным по белому было написано, что он призывается в ряды Красной армии. В военкомате, куда Перегудов послушно явился, у него отобрали «бронь РИЖТа» (студентов-железнодорожников по приказу правительства в армию не брали) и сказали: «Пришло распоряжение Верховного главнокомандующего призвать некоторое число студентов Ростовских вузов для пополнения нехватки курсантов в Ейское авиа-морское училище». Идея Антону понравилась. Он и не мечтал стать летчиком, да еще флотским. Это же здорово! А тут подворачивается такой случай. Естественно, он тут же дал согласие. Но каково же было разочарование, когда они, человек тридцать молодых ребят, прибыли в Ейск. В училище им сразу заявили: «А вы чего сюда приперлись? Это какая-то ошибка. Какой некомплект? Все учебные места заполнены, начались занятия. Так что валите обратно!» Пришлось вернуться в Ростов-на – Дону не солоно хлебавши.

Они пришли в военкомат и попросили вернуть свои «брони». «Нет, голубчики, – ответили им. – Вы уже призваны. Даже обмундированы. Так что являетесь советскими солдатами. Пожалуйте на пересыльный пункт. А оттуда одна дорога – на фронт!» Перегудов даже обрадовался…

Все эти воспоминания промелькнули в голове, пока Антон умывался и завтракал. Есть ничего не хотелось. Со дня смерти жены у него пропал аппетит и все чаще тянуло к «рюмочке». Но он сдерживал себя, зная, что это ни к чему хорошему не приведет, хотя на душе и было муторно. Впрочем, сейчас Перегудова волновало другое: что-то нужно было предпринимать! Не может быть, чтобы у Ивана Панарина не было объяснения случившемуся с его орденами! В это Антон, хорошо зная друга, никак не мог поверить. Вот только, где истина? Как ее найти?

Антон продолжал ломать себе голову над этими вопросами и никак не мог отыскать хоть какого-нибудь приемлемого ответа. Против фактов и в самом деле не попрешь. А они у Хуштейна железные. И все-таки не может не быть какого-то оправдания! В это Антон свято верил, пусть интуитивно, но непоколебимо!

Надо было, конечно, встретиться с самим Панариным. Уж он-то наверняка знает, где собака зарыта. А что, если нет? И тогда как быть?

Все эти рассуждения так сбили Антона с толку, что он уже не знал, что и думать. Телефон Панарина не отвечал: видно, его не было дома. Иначе рванул бы Антон сразу к другу. А где тот может быть? Наверняка ведь тоже места себе не находит… Куда он мог поехать? Вероятнее всего, в родной Союз писателей. Значит, надо туда тоже двигать!

Быстро одевшись, Антон поспешил в метро. Всю дорогу он прикидывал, как можно объяснить случившееся, однако ни одной мало-мальски подходящей идеи так и не нашел. И оттого чувствовал себя все хуже.

Приехал в ЦДЛ совсем разбитым, словно перенес какую-то заразу. И первым, кого встретил, был Мишка Шайкин. Тот, как и следовало ожидать, тоже мотался в поисках истины по орденам Панарина и тоже, естественно, не мог найти ничего подходящего. Он уже и с начальством успел побеседовать. Первый секретарь Московской писательской организации был в растерянности и не знал, как можно даже приблизительно установить истину. Его замы разводили руками, никто не высказал ни одной догадки.

– А где сам Панарин? – спросил Антон у Анекдота.

Тот развел руками.

– Словно испарился.

– Может, тоже в военный архив махнул? Но он там уже вроде бывал.

– Не исключено. Поехал, возможно, во второй раз. Он же понимает, насколько это серьезно. Закон Мерфи в таких случаях гласит: из всех неприятностей произойдет именно та, ущерб от которой больше. Даже если неприятность не может случиться – она иногда случается.

– Ну, ты, как всегда, со своими шалопутными афоризмами! – недовольно буркнул Антон. – Тут такое серьезное дело… Как будем Ваньку выручать?

– Честно говоря, ничего пока предложить не могу, – пожал плечами Шайкин. – А у тебя есть хоть какая-нибудь здравая идея?

– В том-то и дело, что тоже нет! – сердито отозвался Антон. – Обвинение Хунштина ни в какие ворота не лезет! И в то же время его с ходу не опровергнешь. Нужны очень весомые аргумента.

– Ты хочешь сказать, что их у нас как раз и нет?

– Вот именно… Какая-то страшная метаморфоза. Мы уверены, что чужих орденов у Ваньки нет, а документы свидетельствуют обратное.

Шайкин отозвался не сразу. По его нахмуренному узколобому лицу было видно, что он глубоко задумался. И было, конечно, от чего. Они еще никогда не сталкивались с проблемой, не имеющей никакого решения. Не признавать же истиной позицию Хунштина! Но тогда как быть?

– А что, если Иван сам не знает о том, что это не его ордена? – после долгого молчание высказался наконец Анекдот. В его словах не было никакой уверенности. Видно, Мишка и сам не верил в подобное предположение.

Перегудов же воспринял эту мысль с неожиданной надеждой – она хоть как-то проясняла случившееся. Могли же что-то в штабах