голубоватом газе. Повинуясь следующему взмаху, часть разноцветного содержимого пересыпалось из верхней колбы в нижнюю.

— Завтра в десять часов пополуночи начнется второе испытание — Лабиринт Салазара. Первый день Игр Школяров объявляется состоявшимся!

Студенты не торопились расходиться. На помосте прыгали довольные младшеклассники, пытаясь копировать старших и кидаясь друг в друга слабыми еще «Ступефаями» и другими более или менее безобидными заклинаниями. Кто-то обсуждал дуэли, другие обменивались планами на сегодняшний вечер. Доминик Лепаж брал интервью у Дамблдора, направив на того десяток магокамер. Привидения разглядывали золотого дракона, все еще парившего под потолком. Пивз, у которого наконец отняли трубу, порывался оседлать фантом, но тот, видимо, обладая собственной волей, не давался.

Слизеринцы — усталые, наоравшиеся — потянулись в свои подземелья. Снейпа окликнул Кристи:

— Профессор, вы придете вечером послушать орган? В этом зале акустика для него идеальна!

— Приду. Надо же наконец узнать, что это такое... А, кстати, чем вы сегодня завели учеников? Они никогда еще так не орали.

— Здорово, правда? — обрадовался Кеннет. — Эта песня уже который год кочует по всему миру со стадиона на стадион. Поднимает боевой дух!

— И, конечно же, магловская, как я понимаю.

— Ну да... а что плохого-то? — искренне удивился канадец.

— Ничего, — вздохнул Снейп. — Ничего плохого. Все просто замечательно, лучше и желать нельзя. Извините, я несколько устал. Начало в десять? Буду.

Концертом заинтересовались лишь немногие из старшекурсников. Северус никого не уговаривал и никому не приказывал: после напряженного дня все имели право на отдых по своему вкусу. Оставив их в гостиной, он с группой самых любопытных отправился в Главный зал.

Там уже собралось человек сорок: деканы и старшие студенты. Неожиданно присутствовали все привидения: даже молчаливая и печальная Серая Дама, почти никогда не покидавшая башню Рэйвенкло.

Помоста давно уже не было, столов тоже. Вместо них установили ряды стульев, на которые сейчас рассаживались слушатели. У дальней стены Стивен Монаган вместе с Кеннетом Кристи плели невесомую сеть из полос тумана и тускло-серых длинных нитей — таких легких, что они приходили в движение от малейшего шепота. Переплетения сами собой поднимались к потолку, оттуда спускались по стенам, на полпути исчезая между камнями. В зале отчего-то запахло озоном, словно только что прошла гроза.

Окончив манипуляции, Кристи отошел в сторону, а Монаган повернулся к зрителям:

— Добрый вечер, дамы и господа. Прежде чем мы начнем, я в нескольких словах опишу основные отличия нашего музыкального инструмента от тех, которые вы могли бы увидеть, например, в католических соборах. Начну с того, что его нельзя назвать инструментом в полном смысле слова: в нем нет металлических труб, клавиш и других материальных частей. Магический орган, который мы в нашем колледже создавали в течение почти десяти лет, представляет собой чистую энергию звука. В данный момент она находится в состоянии покоя. Одухотворяя покой, мы создаем музыку... Но я увлекся. В вашем чудесном замке у магооргана должно быть уникальное звучание. Давайте сейчас все вместе убедимся в этом. Господа привидения, скажите, кому-либо из вас довелось в свое время услышать игру Иоганна Себастьяна Баха?

— Мне посчастливилось слушать славного немца в 1717 году, в Дрездене, — прогудел кто-то из Призрачных Охотников.

— Отлично, значит, вам будет с чем сравнить. Итак...

Монаган отступил к сети и легко коснулся ее руками. По переплетениям прошло едва уловимое движение, легкий сквозняк прошелестел по полу. Пальцы волшебника заскользили сквозь туманные пряди...

Первые аккорды рухнули внезапно и мощно, рассыпались кристальным потоком, подхватили душу и повлекли куда-то вверх, расправляя ее, встряхивая, наполняя жизнью. Северус снова стоял на Астрономической башне, снова летел, и опять была боль, но уже другая, рожденная не тьмой, а светом — настоящим, истинным, неподвластным человеку!

Нити органа вибрировали все сильнее, звук шел отовсюду, он казался почти осязаемым и в то же время неуловимым, поток то затихал до шепота, то мчался бушующей рекой, вздымался и опадал, терзал и успокаивал, не зная и не желая знать своего предела.

Но предел, увы, бывает всему... Монаган опустил руки, магический орган смолк. Никто не пошевелился, пока последнее слабое эхо не растаяло где-то под потолком.

Первым зааплодировал Дамблдор, встав со своего места. За ним поднялся весь зал. Рядом со Снейпом откуда-то возник Квиррелл.

— Теперь ты понимаешь?! Понимаешь?! — закричал он, глядя на него сумасшедшими, блестящими от слез глазами. — Это... это... — Квиринус всхлипнул и вдруг закончил с упрямой и усталой тоской в голосе: — Уеду я отсюда. Вот увидишь, уеду. Не могу больше.

Глава 18. Пять чистых листов бумаги

Щеточка с тушью аккуратно прошлась по ресницам — сначала по верхним, потом по нижним. Удлинила, загнула, вычернила. Правый глаз сразу стал больше и взрослее левого.

— Ты только не чеши их. Я по себе знаю: когда глаза накрашены, их жуть как хочется почесать.

Бернадетт озабоченно копалась в своей косметичке, а Бертина, слушая советы подруги и внимательно глядя в зеркало, принялась за другой глаз.

— Этти, у меня руки трясутся, — призналась она. — И коленки. Я вообще вся обмираю, как подумаю, что сегодня он на меня смотреть будет.

— Не ты одна... да где же этот карандаш... Акцио! — Соседка по спальне тоже принялась наводить красоту.

— Вчера, представляешь, перед отбоем подходит ко мне и говорит: «Мисс Крэбб, у вас все готово в лабиринте?» А сам отчего-то грустный такой и усталый. Ну, у меня еще два дня назад все готово было, я ему так и отвечаю, а он тихо так «спасибо» и ушел...

— Будешь усталым, — вздохнула Мальсибер. — Если с утра с троллями пришлось биться. Знаешь, он когда в зал вернулся, я от радости чуть ему на шею не кинулась!

— Не ты одна, — похоже передразнила ее Бертина. Девушки засмеялись.

— Не забывайте о хороших манерах, леди! — наставительно заметила со своего портрета Моргана. — Благовоспитанная девица не должна выставлять напоказ свои чувства. А вы заметили, как ему идет новая мантия? — добавила она в своей обычной манере перескакивать с предмета на предмет. — Ах, если бы он надел еще и алый плащ! О-о, эти палящие очи и огненный шелк!..

Фея коснулась белыми пальцами лба и томно откинулась на подлокотник своего кресла, как