Она помедлила, потом откинулась назад и поплыла на спине. Она вращалась и играла в воде, словно русалка, кувыркалась, делала сальто. В лунной дорожке я видел то сильные, изящные руки, то длинную, стройную ногу с оттянутым носком. Вот такое шоу по мне.

— Господи, я себя полной идиоткой чувствую.

— Давай-давай! — крикнул я. — Очень красиво.

Кто-то появился сбоку от меня.

— Линкольн.

— Не лезь, Ральф.

Но он что-то сунул мне в руку. Я посмотрел — на моей ладони лежал крупный лист. Цвета не разберешь, края гофрированные, на ракету немножко похож.

— По-моему, эти листья содержат кофеин или что-то в этом роде. Какой-то приход от них должен быть.

Я поспешно смял лист, словно запретное средство, — а ведь это был дар природы.

— Спасибо, — сказал я. — Иди теперь, поешь.

— О’кей, Линкольн.

Ральф двинулся в сторону костра, а я снова раскрыл ладонь и посмотрел, как разворачивается на ней этот жирный, сочный лист. Он будто приглашал: «Съешь меня». Я недолго медлил, гадая, как это снадобье Ральфа подействует на меня и подействует ли оно вообще. Потом я чуть-чуть его пожевал с краю и подождал. Голова приятно затуманилась, примерно так, как бывает, если слишком резко подняться с постели. Я сжевал лист до конца, продолжая любоваться Мирандой. Она плавала под светом звезд, словно в красивом диснеевском мультике. И мне вдруг стало жаль Робинзона Крузо, Изгоя, которого играл Том Хэнкс, и ребят из «Таинственного острова», «Острова сокровищ», «Кораллового острова». Всех этих парней из «Повелителя мух» и даже беднягу Эдмона Дантеса. На моем острове было то, чего никто из этих простофиль не имел.

Тут были девчонки.

Настала эра Линкольна, и это было охренительно прекрасно. Наутро я провел собрание клуба «Завтра».

— Флора, ты и Себ снова на охоту.

Накануне они выполнили мой приказ. Правда, не сумели поймать самку — Флора сказала, в стаде только самцы, странность какая, — но это не причина, чтобы менять состав пары. Я оглядел круг.

— Миранда! — Ангельское личико вспыхнуло надеждой. — Пойдешь с Гилом рыбачить. — Личико померкло.

— Джун, ты сегодня помогаешь мне.

Она, похоже, не слишком удивилась. Может, ночью они с Мирандой посплетничали?

— Да, Линкольн.

— И надень вечером юбку Миранды.

— То есть как?

— Замшевую. Ту, которая была на ней в самолете.

— Да ты что? — На миг лицо ее сделалось таким же враждебным и яростным, как в Осни.

— Это у нас вроде униформы, — сказал я в оправдание своего каприза. — Мы же носили форму в школе? Вот и моя помощница должна быть в юбке.

— Но юбка не моя.

— Миранда одолжит ее тебе, почему бы и нет? Вы же задушевные подруги.

— Ну да, но…

— Вот и хорошо. Жду тебя на закате. До тех пор ты свободна.

И я отвел в сторону Ральфа.

— Добудь мне еще этих листьев-ракет, Ральф, старина, — попросил я. Шуточка сама легла на язык: — Ракету для астронавта.

Он внимательно посмотрел на меня.

— О’кей, — сказал он и добавил: — Их довольно трудно найти.

— Ничего, — сказал я. — Весь день в твоем распоряжении. К ночи они мне понадобятся.

— А приправа к ужину?

— Ну конечно, — бодро ответил я. — Приправа к еде непременно потребуется, принеси и ее. Но ракета — в приоритете.

Ральф снова посмотрел на меня так, словно хотел что-то возразить, потом кивнул и двинулся в лес.

Я сам не знал, чего ждать от вечера с Джун. И я не мечтал о нем так, как о вечере с Мирандой, но я затеял игру и все еще было впереди. По моим расчетам, у меня было предостаточно времени, чтобы насладиться на острове женским обществом, и я собирался отведать каждое блюдо в меню. Чем сравнивать с потерпевшими крушение островитянами, точнее будет сравнить меня с человеком, странствовавшим в пустыне: прежде я никогда не пользовался вниманием девчонок, а теперь собирался насладиться им. ВСЕМ.

Я снова тщательно приготовился к свиданию. Выполоскал одежду и волосы в озере, а вернувшись, взялся наводить порядок в Бикини-Боттом. Когда я поправлял зеленый кокос на почетной полочке, я споткнулся обо что-то в углу — какой-то забытый предмет. Выругался, попрыгал на одной ноге, потирая ушибленные пальцы другой. Потом опустился на колени и вытащил своего обидчика из темного угла. Оранжевый-это-новый-черный самописец.

Я поставил его перед собой на песчаный пол и вдумчиво к нему присмотрелся. Предполагалось, что он посылает из своего механического сердца в пространство неслышные обычному уху сигналы, сообщая тем, кто нас ищет, где мы. Я вдруг с каким-то страхом посмотрел на него. Шпион, доносчик. Стоит тут на полу с невинным видом, весь оранжевый и на боку белые буквы, какими пишут в армии: «БОРТОВОЙ САМОПИСЕЦ НЕ ВСКРЫВАТЬ». Именно буквы меня и обозлили. Никто не смеет приказывать мне здесь, на моем острове. Я поднял посох и в приступе ярости забил самописец насмерть. Ящик раскололся сразу, очень оказался хрупкий. Я продолжал колотить его посохом, пока не разнес вдребезги. Когда же багровая волна отхлынула, я обозрел причиненный ущерб, порылся в крови и кишках, ожидая увидеть микрочипы, сенсоры, передатчики. Но я не нашел ничего технического. Только щепки пробкового дерева, пара цинковых гирек и ошметки оранжевой краски.

Самописец был ненастоящий.

Долго я потом сидел и смотрел на этот погром. Значит, за нами никто не явится, а я и рад. Потом я пошел и выбросил ящик и его фальшивые внутренности в море. Надо же было прибраться к приходу Джун.

Явилась Джун — в юбке, оливкового цвета рубашка с коротким рукавом подвязана на талии. Блестящие иссиня-черные волосы распущены и свисают намного ниже лопаток. Пока я ел, она стояла поодаль в почтительной позе, склонив голову, сложив руки, глаза в пол. Куда лучше Миранды понимала, что от нее требуется. Я остался ею доволен и так и сказал.

Когда я закончил трапезу, я позволил Джун тоже сесть за стол и поесть. И разумеется, для беседы я выбрал тему, которая должна была ее заинтересовать, — музыку.

— Когда у тебя назначено было прослушивание в Королевском музыкальном колледже?

— Четвертого сентября, — ответила она (наскальный календарь подсказывал, что сейчас середина августа). — Через три недели.

— Вот как, — сказал я. — Что ж, по этому поводу ты теперь можешь не беспокоиться, верно?

— Безусловно, — решительно ответила она. — Одним смычком много не наиграешь, а больше у меня ничего не осталось. Даже если нас завтра спасут, я уже не успею наверстать.

И теперь, когда я упустила шанс поступить в колледж, надеюсь, мне никогда, никогда, никогда больше не придется играть. Я теперь взрослая.