скоро уступил место суровой реальности восточноевропейского города военного времени[479]:

В 4:30 уже темно. Город, лежащий во мраке, опасен. Трактиры закрываются около 9:00. […] Насколько я могу видеть, жизнь печальна, как и условия в рейхе. Многое продается на черном рынке, конечно. Например, за килограмм табака надо отдать все месячное жалованье. На черном рынке выкладывают 1000 марок за пару обуви и т. д.

Морген хотел, чтобы Мария приехала к нему в Краков, но в январе 1945 г. он откровенно предупреждает ее, что ситуация стала опасной[480]:

Хотя на Западном фронте, несомненно, стало легче, опасность теперь подступает с юго-востока. Советы явно планируют захватить подступы к Чехословакии, чтобы добиться окончательного краха на востоке, создав внутренний хаос. Еще не ясно, попытаются ли передовые силы прорваться через Вену или Пресбург{12}. Капитан-танкист с того театра военных действий рассказал мне, что у русских не только уже известное численное превосходство, но что они наступают силами удивительно хорошо экипированных, дисциплинированных, организованных элитных частей.

И все же Морген оставался оптимистом — или, по крайней мере, проявлял оптимизм ради Марии: «У меня нет сомнений, что массивное развертывание территориальной армии [Volkssturm] закроет прореху и отведет угрозу». Его дух снова подняли слова лидера — на этот раз Гиммлера, летняя речь которого была зачитана для моральной поддержки судебного персонала[481]:

[Эта речь] и сегодня потрясает нас, она глубоко влияет на меня и на каждого. Он говорил о добродетелях офицера. Из этого можно понять, до какой степени мы перестали быть немцами. Эта речь была произнесена с небывалой откровенностью. Рейхсфюрер СС показал себя великим человеком с чувствительным сердцем, неожиданно практичным в делах военных.

В конце концов дальнейшая оборона Кракова стала невозможной. 14 января Морген пишет[482]:

Русские у ворот Кракова. Главные укрепления захвачены, потому что их укомплектовали недостаточно или не укомплектовали совсем. Снова кто-то ошибся в расчетах. Опять все получилось не так, как предполагали. Сейчас поздняя ночь — или раннее утро, неважно. Я упаковал документы и пишущие машинки и отправлю их сегодня в рейх. Свой чемодан тоже. Назначение: местный суд в Тарновице, Верхняя Силезия, где у суда есть несколько палат. Мы все останемся здесь и будем ждать русские танки, чтобы уничтожить их или быть уничтожены ими. Я совершенно спокоен. Я не думаю о худшем.

Немцы покидают Краков. Морген, привыкший ездить с шофером, сам садится за руль ненадежного «Опеля» и едет по темным улицам, забитым транспортом. Ему удается пробиваться вперед по тротуарам. После одиннадцатичасовой изматывающей дороги он наконец добирается до Билица, города к югу от Освенцима[483]. Хотя он надеется учредить небольшой суд в Билице, приближение фронта заставляет его бежать дальше. Из Билица он пробивается в Тешен (Český Těšín) на границе Польши и Чехословакии. Ситуация меняется, он пишет Марии: «Мы очень весело проводим время. Хорошая еда, замечательно теплое помещение. Заняться нечем»[484].

Но война приближается.

Из Тешена Морген едет в Ольмюц, оттуда — в Брюнн и, наконец, в Бреслау, где работает в суде СС до конца войны. Застигнутый наступлением советских танков, он попадает в чешскую тюрьму[485]. Как он оттуда сбежал, Морген никогда никому не рассказывал.

В сентябре он снова появился в Прин-ам-Кимзее и здесь узнал, что его разыскивают американцы: один американский офицер в сопровождении бывшего коллеги Моргена Герхарда Вибека приходил к Марии Вахтер, чтобы узнать о его местонахождении[486]. Через несколько дней после прибытия в Прин Морген явился к американцам в Манхайме и был взят под стражу.

Американцы доставили его в Дахау, где собирали подозреваемых в совершении военных преступлений. Затем Моргена перевели в Нюрнберг для дачи показаний в качестве свидетеля защиты СС, которые обвинялись в том, что представляли собой преступную организацию[487]. Армейский Корпус контрразведки допрашивал Моргена с августа 1946 г. по март 1948 г. — к этому времени его дух сотрудничества иссяк. В апреле 1947 г. он подает жалобу[488]:

В настоящий момент я должен упомянуть, что я в тюрьме уже десять месяцев и что меня без объяснения причин держат в строгом одиночном заключении, основания которого мне неясны; и я чувствую, что при таких обстоятельствах я могу не давать дальнейшие показания. Сначала я хотел бы узнать о своем положении: нахожусь ли я здесь просто в качестве свидетеля, или кто-то должен предъявить мне обвинения.

Наконец Моргена освободили и отправили в Германию для денацификации — этот процесс растянулся до мая 1951 г.[489]

Морген и Мария давно хотели пожениться. Однако при рейхе как офицер СС он должен был получить разрешение от Главного управления по делам расы и поселений (Rasse- und Siedlungshauptamt), которое требовало доказательств того, что у пары не было расовых, идеологических или связанных с состоянием здоровья препятствий. С этим возникли проблемы: Гиммлер хотел, чтобы офицеры СС женились на выносливых молодых женщинах, которые рожали бы много расово чистых арийских детей. Но Мария Вахтер была вдовой, на четыре с половиной года старше Моргена[490]. В 1942 г. разрешение на брак не было получено по причине разницы в возрасте[491].

Отчаявшись доказать фертильность Марии, они решили зачать ребенка — способность родить была важнее законности отношений, — но беременность Марии прервалась после того, как она была ранена во время воздушного налета. В отчете о своем семейном положении, представленном в Главное судебное управление СС, Морген признал, что перспективы новой беременности неблагоприятны[492]. Тем не менее Главное управление возражать против выдачи разрешения на брак не стало[493]. Отдел общественного здоровья во Франкфурте подтвердил здоровье Марии и ее происхождение[494], однако разрешение так и не было выдано. Морген рассказывал о своих мытарствах одному из следователей Корпуса контрразведки[495].

В: Вам известно RuSHA [Rasse- und Siedlungshauptamt]?

О: Однажды я имел с ним дело, когда подал заявление о браке, и оно было отклонено. […]

В: Почему оно было отклонено? Разве расовая чистота не была соблюдена?

О: Оно было отклонено. Я не могу сказать почему.

В: Я имею в виду, ваша невеста была немкой?

О: Да.

В: И оно было отклонено — невероятно. […]

О: Да, это было полным безумием. […] Мой кузен прошел через то же самое. Он был «старым борцом» [за национал-социализм], его жена