с Натаниэлем, впоследствии сочинила на основе увиденного и услышанного стихотворение, описав в ней свои ощущения от того, что мужа прямо на ее глазах принимали за божество (6).

Как вспоминал потом сам Натаниэль, когда хранитель наконец вытащил из сумки сверток с маской, вокруг установилась атмосфера невероятной торжественности. Все стали креститься и целовать ее, даже не доставая из пузырчатой упаковки. А когда распаковали, Чивилью внимательно ее со всех сторон оглядел, словно меряясь с ней силой, прикурил сигарету и вставил ей в рот. Потом провозгласил маску действительно древней, добавил, что ей, видимо, довелось голодать, взял ее на руки, будто младенца, и стал протирать смоченной в горячительном напитке тряпочкой, глядя, как спиртное затекает в морщины на ее лице. Когда маску водрузили на туловище Мама и божество предстало перед собравшимися во всей своей красе, грянула музыка. Чивилью пустился в пляс, упал на колени и стал молиться, в то время как Тарн, никогда не слывший любителем танцев, с удивлением обнаружил, что тоже дрыгает ногами. Поклонники культа считали, что с возвращением маски мир может начать новый отсчет. В своих «Скандалах» Тарн писал: «И все последующие дни к нам украдкой, бочком, незаметно (7), по одному и по несколько человек подходили люди: неужели бог мира опять среди нас? А когда отходили, на их губах играли улыбки».

По словам Натаниэля, только в этот момент до него действительно стал доходить смысл «божественной истории», след которой тянулся за ним с прошлого приезда в деревню. Чивилью и другие аборигены считали его воплощением Франциско Сохеля (8), или Апласа, как его называли на языке цутухили – шамана, политического радикала и отца-основателя их религии, который должен вернуться в годину народных волнений. Принимая участие в ритуале стирки одежды бога и спонтанно читая проповедь, Тарн не отдавал себе отчета в том, что все это действо происходило в том самом доме, где, по всеобщему убеждению, жил Сохель. После смерти Франциск стал нувалом, то есть ангелом дождя (9) – могущественным божеством, ответственным за громы, молнии и бури. Ангелы дождя живут на стыке неба и земли, на верхушках самых высоких деревьев, используя их в качестве своей канцелярии или тронного зала. Другие антропологи, приезжавшие в Атитлан уже после Тарна, пересказывали свои легенды – что Сохелю никогда не надо было питаться, что в его распоряжении имелись книги со словами-талисманами, которые ему даже не надо было читать, потому как он и так знал, что в них говорится. Одна из них гласила, что когда Сохеля распяли, он прямо с креста вызвал дождь и град, сопроводив их сотнями корзин с тропическими фруктами, дабы все поняли – он не умер. Его порезали на мелкие куски, посыпали солью и полили лимонным соком, но он все равно воскрес, потом то и дело являясь правительственным чиновникам. Насылая на землю ливень, сам он никогда не промокал. Незадолго до возвращения маски пошли рассказы о том, как Натаниэль вошел в пылающий костер, вытащил из него маску и вышел, ничуть не пострадав. «Многие деревенские айкуна были немного чудные, если не сказать с большим приветом, – со смехом вспоминал Натаниэль. – Странная публика. Зачастую молчали. Но так они тебя выбирают, эти потусторонние силы, что бы они собой ни представляли». Поговаривали, что, являясь жителям деревни, небожитель Франциско Сохель с большой неохотой называл свое имя, а если и делал это, то настойчиво требовал его не запоминать. Тарн хоть и не понимал языка цутухили, но произнести его все же мог. Если не считать церемонии стирки священных одежд, за Николасом Чивилью Тарн повсюду следовал молча, и на фоне этой неразговорчивости окружающие еще больше видели в нем ангела дождя. К тому же желтое солнце на его штанах многие трактовали как знак: выбирая этот символ, Тарн даже не догадывался, что Мама, помимо прочего, знали как «Старое Солнце». Существовал миф о космическом обновлении, в рамках которого считалось, что Мам, выступая в роли повелителя последних пяти дней календаря майя, движется по небу с запада на восток в поисках Молодого Солнца.

По возвращении маски на родину шаман Николас Чивилью предсказал, что для него настал час покинуть эту землю (10). На тот момент, когда ему было уже лет восемьдесят пять, он выглядел так, будто уже переселился в другой, загробный, мир. Шаман стоял у окна дома, в котором во время своего второго приезда жил Тарн, и молча взирал на мир. «У него постоянно менялось настроение, – писал Тарн в своих «Скандалах», – его без конца посещали видения, он сражался с демонами, видимыми только ему одному, и изрекал пророчества… Собаки, радио, телеграфные столбы: все, казалось, говорило с ним либо его устами». Через несколько месяцев после отъезда из Гватемалы, в апреле 1980 года, Тарн получил от Мартина Пречтеля письмо, в котором тот извещал его о смерти Чивилью. По словам американца, Чивилью запомнил Тарна как Сохеля и всегда держал над алтарем его фотографию. «На поминках все без конца ждали, что вот-вот явитесь вы и Дженет: в какой-то момент мне самому чертовски захотелось, чтобы так и произошло, – писал Пречтель, – на миг меня охватила мучительная боль, с которой я не знал, как справиться».

В Атитлане существует легенда о том, как для Мама выбирали дерево, которую Тарн пересказывает в своих «Скандалах». Подойдя к одиннадцати деревьям, включая кипарис, гуаву, орнильо и сосну, старейшины спросили, согласны ли они пожертвовать своим телом, но те все отказались. Каждое из них объяснило, что без остатка посвятило себя какому-то другому делу – одно сияло в ночи, пылая в костре, другое шло на изготовление кроватей, из третьего делали музыкальные инструменты. В изложении Хуана Айкота, поведавшего эту историю, они наткнулись на цайтель, то есть коралловое дерево, но у него оказалась «скверная, неприглядная и мягкая древесина», примерно как у бальсы. Обойдя его стороной, они заговорили с гладкой ольхой, которая росла неподалеку. «И вдруг услышали, что коралловое дерево тяжело дышит: ему так хотелось с ними поговорить, что у него из груди чуть не выпрыгивало сердце». Ольха не позволила старейшинам себя срубать, но кипарисовое дерево, в ботанической науке известное как Erythrina corallodendron, буквально горело желанием принести себя в жертву. «Ты что, богоизбранное?» – спросили старейшины в изложении другого деревенского крестьянина. Согласно одной из версий, в этом самом дереве прятался Мам. «Он сам из него выглядывал. Кое-как обтесав дерево, Мама вытащили из него целиком». По словам же Айкота, с каждым ударом мачете дерево кричало: «Ай! Ой! Эй! Ох! Ух! Ай! Эй!» (11)