«Ты что, все чувствуешь?» – спросили старейшины. Закончив, они установили идола прямо и сказали: «Как же здорово он выглядит, этот человек, сотворенный из боли».

Я задала Натаниэлю вопрос о том, откуда взялась мысль, что деревянная маска Мама в буквальном смысле похожа на Сохеля и, следовательно, на него самого, о чем, как мне казалось, было написано в его книге. Тарн лишь засмеялся, покачал головой и ответил: «Думаю, тебе показалось, там ничего такого нет». В отеле у меня был собственный, лохматившийся обилием закладок экземпляр «Скандалов». Я внимательно его просмотрела, проштудировала свои заметки, но так и не нашла места, в котором говорилось, что маска похожа на Натаниэля. Однако чуть позже он и сам подтвердил, что нечто похожее где-то действительно было, хотя где именно, тоже сказать не смог. «Впрочем, не исключено, что нам с тобой это просто приснилось», – добавил он. Идея прижилась и осталась на плаву: процесс мифотворчества в режиме реального времени.

* * *

В Фесе я не раз и не два замечала, что посетители за соседними столиками прислушивались к нашим необычным разговорам, пытаясь вычислить, кто мы такие и каким образом там оказались. Тогда мы стали выдавать себя за дедушку и внучку, каждое утро прогуливаясь по лабиринту старого города мимо прилавков со старинными коврами, горами нута и специй; мимо мясников, потрясавших в воздухе требухой; а потом направлялись дальше по маршруту, прозванному нами Улицей улиток, где эти моллюски булькали в котлах готовящегося супа. Проложив по всему земному шару тропинки для этнографов, европейские военные офицеры и империалисты заодно открыли ворота персонажам, в которых теперь превратились мы, иными словами, туристам. Мы бродили в поисках средневековых мечетей и музеев ремесел, без конца попивая мятный чай. Вволю поторговавшись, мы купили два одеяла из верблюжьей шерсти, большое и поменьше. И пять вечеров подряд усаживались на террасе одного и того же кафе, где Тарн излагал следующую часть своей истории – с видом Шехерезады из «Тысячи и одной ночи», если бы та вдруг сделалась антропологом.

Как-то раз мы заметили двух американок из нашего отеля, которые сидели неподалеку от нас, навострив уши и чем-то напоминая героинь романов Пола Боулза. «Могу я задать вам вопрос? – отважилась одна из них спросить Натаниэля. – Кто вы?» От прямого ответа Натаниэль ушел, будто давно поднаторел в этом деле, так и не назвав своего имени.

За несколько десятилетий до этого Натаниэль, на тот момент живший двойной жизнью антрополога и поэта, решил отойти от академической науки изучения человека и отказался от преподавания в Лондонском университете, чтобы полностью посвятить себя стихотворчеству. Эту дилемму, преследующую его всю жизнь, он описывает как борьбу двух ангелов: ангела Созидания и ангела Летописи. Если первого можно по праву назвать независимым, то второму, чтобы делать свою работу, обязательно нужны «доноры информации». Из них двоих более жалкое существование выпало на долю ангела Летописи, ведь ученые очень часто попадают в ловушку своих собственных эмпирических данных, которые только мутят воду. Мы говорили о том, что ангел Летописи, вынужденный полемизировать с пантеоном антропологов (13), возвысившихся до ранга богов, должно быть, стал большим скрягой.

Одним из первых из них можно считать Николая Николаевича Миклухо-Маклая, русского ученого, изучавшего морские губки, а потом задействовавшего свой микроскоп для сравнительного анализа человеческого мозга. Высадившись в 1871 году на побережье Папуа – Новой Гвинеи, где жители залива Астролябии приняли его за небесное божество, он прожил там три года. «Они спрашивали меня о звездах, – писал в своих дневниках Миклухо-Маклай, – пытаясь понять, на какой из них живу я». Считалось, что он мог воспламенить воду и одним своим взглядом исцелить травму или болезнь. Ученого просили положить конец непрекращающимся проливным дождям. После того как его признали божеством, любые его поступки и слова лишь еще больше укрепляли эту уверенность, сообщал он. Само слово Маклай, или в местном варианте магарай, на меланезийском наречии стало означать божество, в этом качестве его использовали по меньшей мере до 1950-х годов.

В 1909 году, за несколько десятилетий до того, как на сцену вышел Макартур, немецкого врача и этнографа Макса Мошковски папуасы возвели в ранг божества по имени Мансерен Мангунди, возвестившего о ниспровержении всех существующих структур власти и воскрешении из мертвых. Больше шестидесяти лет спустя, в 1970-х годах, в экспедицию на расположенные неподалеку острова Луизиада отправилась Мария Леповски, позже сообщавшая, что ее там посчитали сверхъестественным существом, воскресшим предком, распространявшим вокруг белое сияние. Дженис Бодди, изучавшую на севере Судана культ зар, по ошибке приняли за хаваяйю зар – могущественного, боготворимого духа давно умершего европейца. Как-то раз она здорово напугала женщину из деревни, в которой работала, но когда та увидела у нее на ногах сандалии от Доктора Шолла [13] и поняла, что у гостьи не копыта, а самые обычные пальцы, ее разобрал смех. «У этой хаваяйи человеческие ноги! А я уж приняла ее за зара!» Бодди было неприятно ни с того ни с сего превратиться в объект собственных исследований, будто она столкнулась со своим божественным, духовным двойником. «Вся эта история с анализом и обретением знаний о местной жизни начинает бросать в дрожь, а предпринятое начинание по изучению здешней человеческой натуры теряет всякий смысл», – написал антрополог Майкл Тауссиг, увидев, что представитель народа куна вырезал похожую на него статуэтку. И ангел Летописи забился куда-то в угол.

Вскоре после публикации мной в «Лондонском книжном обозрении» отрывка о принце Филиппе и сообщения от Тарна, мне по электронной почте пришло еще одно письмо, на этот раз от Мэттью Бейлиса, автора книги «Человек, принадлежащий госпоже королеве».

В окончательный вариант моей работы не вошло несколько моментов, которые, как мне кажется, могут представлять интерес для вашей книги… И в первую очередь моя поездка на остров Танна, где меня превратили в божество (14).

По словам Бейлиса, он отмечал «повсеместное странное отношение к себе со стороны островитян», которые засыпали его вопросами, от которых веяло большими ожиданиями. Но это явление он объяснял «попросту своим положением чужака, якобы связанного с принцем Филиппом из-за лежавших в его сумке писем». В его груди возникло тревожное чувство чрезмерной причастности к происходящему; у него в книге есть эпизод о том, как он осознал, что ведет по ночам двойную жизнь, являясь аборигенам во сне. В своем письме Бейлис рассказывал, что после отъезда с Танны списался с неким миссионером, сообщившим, что в самых глухих деревнях стали рассказывать легенды о «высоком человеке, прибывшем от Филиппа». Маленькая девочка, которую в честь него назвали Масью, с каждым