По нему не стреляли.

– Ушел, гад! – констатировал Чуднов и бросился к Сидорчуку. – Егор Тимофеевич! Ты жив? Егор Тимофеевич!

Он опустился на колени и обхватил ладонями крупную голову своего командира. На пальцы его тут же густо налипла кровь. В пляшущих отсветах пожара лицо Сидорчука казалось мертвым.

Чуднов в отчаянии скривил рот, обернулся и заорал, надсаживая голос:

– Егоров! Степан! Командира убили! Нету больше Егора Тимофеевича!

Егоров подбежал с несвойственной ему суетливостью, бросился рядом на колени, приложил ухо к могучей груди Сидорчука.

– Не слышу! – глухо проговорил он и повторил уже с ужасом: – Не слышу!

В этот самый момент командир группы зашевелился, с хрипом втянул в себя воздух, закашлялся и попытался сесть.

– Ах, мать твою!.. – простонал он точно во сне. – Башка-то как трещит! Вот саданул он мне! За малым череп не просверлил!

– Живой! – заорал вне себя Чуднов, вскочил на ноги и пустился в пляс.

– Охолони, Василий! – через силу проговорил Сидорчук. – Сказился ты, что ли? Вишь, коленца выкидывает! По какому случаю праздник? Подумаешь, пулей контузило! Не впервой. Вы его видали?

– Удрал он, Егор Тимофеевич, – сдержанно произнес Егоров. – Мы по нему пальнули, он по нам тоже, а потом за реку ушел. А я, того… поинтересоваться хотел. Он что, на самом деле был тот Постнов, которого мы ищем?

Сидорчук наконец сумел сесть, ощупал голову, выругался шепотом, а потом хмуро сказал:

– Постнов и был. Только Постнов, да не тот. Другой он теперь человек. Враг он нашему революционному делу. Ясно излагаю?

– Яснее некуда, – скрипнув зубами, отозвался Чуднов. – В следующий раз не промахнусь! Нет, я его просто задушу этими вот руками!

– Отставить! – оборвал его Сидорчук. – Помоги-ка лучше мне! Сам не встану, плывет все.

Чуднов с Егоровым подняли командира на ноги, подобрали его маузер и, поддерживая с двух сторон, довели до машины.

– Эх, не надо было отпускать тебя одного, Егор Тимофеевич! – с сожалением воскликнул Чуднов.

– Это ты глупость сказал, Василий, – пробормотал Сидорчук, откидываясь на сиденье. – Увидел бы нас вместе, глядишь, всех положил бы. Без разговоров. А так хоть узнал я кое-что. Он-то рассчитывал, что я секреты наши с ним в могилу унесу, а не вышло.

– Значит, теперь известно, где бриллианты искать? – деловито спросил Егоров.

– Да вот как раз и неизвестно, – поморщился Сидорчук. – Главного-то он не сказал, контра. Но то, что они здесь спрятаны, это теперь и гадать не надо. Постнов ведь шесть лет назад отсюда ушел. За юбкой погнался. Перечеркнул всю свою геройскую революционную жизнь. Эх, какой был человек! Партия кому попало такое не доверила бы, а? И что получается? Считай, своими руками сам себя прикончил, вот что такое выходит. Сгубила его баба!.. Ничего, кроме юбки, не видит. Тьфу!

Сидорчук никак не мог прийти в себя, причем не столько от ранения, сколько от потрясения предательством друга. Пол-лица у него было залито кровью, голова разламывалась от боли, но Егор Тимофеевич об этом не думал.

– Сказал, что будет искать ее, пока до края света не дойдет, – с горьким сарказмом продолжил он. – А вообще, не в одной бабе дело. Нет, не только в ней. Ушел он ото всех нас, от своих товарищей. Другая жизнь ему, видишь ли, приглянулась. Мы бы до самой смерти его искали, не нашли бы. Помахал он нам всем ручкой. А раз вернулся, значит, только из-за бриллиантов. Здесь они, нигде больше! Искать надо, но без него бесполезно. Значит, он нам только живой нужен. В любом виде, но говорящий. Если кто-то думает по-другому, того я сам пополам порву. Давай, Егоров, заводи машину, в город поедем. Здесь нам ждать уже нечего.

Егоров крутанул ручку. Мотор затарахтел. Они развернулись и поехали прочь, провожаемые сполохами догорающего пожара.

Прошло три дня. Ничего существенного за это время не случилось. Все, кто был причастен к событиям вокруг монастыря, никак себя больше не проявляли. Залег в какой-то берлоге Зуб. Так и оставался загадкой сообщник покойного Балцетиса. Не давал о себе знать и Постнов. Черницкий понимал, что дело заваривается нешуточное, поэтому организовал круглосуточный пост на развалинах монастыря и строго-настрого предупредил подчиненных, чтобы смотрели в оба.

Пастухов со своими милиционерами прочесал все злачные места в городе и даже арестовал на всякий случай весь персонал ресторана, но результатов это не принесло. И господин Песочников, хозяин ресторана, и официант Павел Петрович клялись и божились, что ни о каких бандитах им ничего не известно. Тот факт, что некоторые сомнительные типы частенько обедали в их заведении, они объясняли тем, что в трудное время рады любому клиенту.

Милиционеры нашли ту самую квартиру, которую снял Ганичкин, и взяли в оборот престарелую хозяйку, справедливо подозревая ее в неких кознях. Но Клавдия Феофановна так удачно прикинулась выжившей из ума старухой, что Пастухов только плюнул и даже в холодную ее сажать не стал.

Между тем нечаянная передышка очень даже пошла на пользу Сидорчуку. После ранения он чувствовал себя неважно и был вынужден слечь в больничку на попечение Леопольда Макарыча. Однако опыт и легкая рука старого фельдшера сделали свое дело. Он потчевал Егора микстурами, накладывал ему на рану мази, и через три дня тому стало намного лучше.

Когда он поднялся на ноги, его ждали две хорошие новости: в городе восстановили телефонную связь, и пришел в себя Ганичкин. Сидорчук первым делом потребовал встречи с ним, но Кузьмин сурово и категорически отказал.

– Командовать здесь будете, когда научитесь людей лечить, уважаемый! – заявил он. – До сих пор за вами таких способностей не замечалось, кажется? Ваша специальность – отнимать здоровье, не так ли? Вот и распоряжайтесь там, где можно применить эти ваши способности!

Сидорчуку подобный тон не понравился, но он вспомнил предостережение Черницкого, а также собственное плачевное состояние и только сумрачно заметил:

– Я, между прочим, и своего здоровья не жалею, если вы заметили, товарищ доктор! Я за революцию жизнь положу, не моргнув глазом, и жалеть никого не стану, прошу это взять себе на заметку! С Ганичкиным мне надо поговорить не ради мещанского любопытства, а потому, что мне его сведения необходимы. Не видите, что вокруг творится? Хотите, чтобы к вам еще огнестрелы поступали? Ежели нет, то ведите меня к Ганичкину!

Он говорил нарочито грубо и угрожающе, слабо надеясь, что удастся сломить упрямство старого лекаря, но тот неожиданно пошел на уступки.

– Допустим, в ваших словах имеется резон, – сказал фельдшер. – И все равно пациент еще крайне слаб. Разговор для него сейчас – тяжелая работа. Не забывайте, я у него из грудной клетки пулю вытащил! Недели еще не прошло. Но так и быть, разрешу вам встречу. Но ставлю два условия. Разговор ваш будет не сейчас, а вечером. Продлится он не более минуты. Я сам буду стоять рядом с хронометром. Согласны вы на мои условия?