— И что? — простонал отец Амедео, а Цецилия, которая былаженщиной сообразительной, от его тупоумия вспылила:

— Да то! Значит, у него есть секретарь, который будет писатьдонесения в Рим! Значит, нам предстоит прибрать к рукам этого секретаря!

— Браво, Цецилия! Браво! — воскликнул отец Балтазар, бросивна нее взгляд, исполненный искренней любви и восхищения. — Хотя, долженсказать, Гвидо Орландини — довольно крепкий орешек. Весьма умен! Весьмаобразован! Доктор обоих прав — обладает специальными знаниями в областиканонического и римского права. ему разрешено преподавать, он являетсяодновременно теологом и юристом.

— Орландини?! — задумчиво проговорила Цецилия. — Я слышалаэту фамилию.

— Да, он родом из Венеции, — кивнул отец Балтазар. — Издесь, в Венеции, у него был брат, преуспевающий торговец. Я попытался черезверных людей найти подходы к этому синьору Марко, но, увы, смог узнать только,что около двух лет назад он исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Онгде-то в Венеции, как мне кажется, но тщательно скрывается, и только иногда еготорговые партнеры получают от него указания, как распорядиться тем или инымтоваром или деньгами. Странный, непонятный тип!

Цецилия, которая кое-что слышала об этом «странном типе», струдом сдержалась, чтобы не поведать собравшимся о том, как однажды, пятнадцатьлет назад… Но сейчас это не имело значения: Марко все равно пропал!

— Итак, брат Гвидо, — продолжал отец Балтазар. — Этот ещепохлеще своего патрона! Неподкупен, строго блюдет церковные обеты…

— Ох, воля ваша, — ехидно протянула мать Антония, — но яотношусь с большим недоверием к людям добродетельным и называю их лицемерами.Уж лучше такие, как Джироламо: они не лгут!

— Замолчи! — вдруг рявкнула Цецилия, терпение которойнаконец иссякло. — Сколько можно тратить время на пустую болтовню?! Давайтенаконец решим, что делать! Говорите, отец Балтазар, говорите скорее и, радивсего святого, не отвлекайтесь на словесные перепалки!

Против ожидания, мать Антония смолчала. А может быть, онабыла так возмущена, что подавилась собственным возмущением. Во всяком случае,отец Балтазар поспешил воспользоваться воцарившейся тишиной и торопливозаговорил:

— Итак, донесение в Ватикан будет составлять брат Гвидо.Предположим, он напишет не ту гнусь, которую изольет на нас Джироламо, а совсемдругой текст: мол, все спокойно в монастырях прекрасной Венеции, здесь царитвсеобщее благочестие. Конечно, иногда монахи украдкой приемлют скоромное вовремя постов, но это единственный грех, который нам удалось обнаружить. Ну итому подобное.

Мать Антония открыла было рот, но тут же снова закрыла его.Отец Балтазар послал ей успокаивающую улыбку:

— Вы правы, дорогая Антония. Донесение — это одно, а вот чтослучится, когда Джироламо вернется в Ватикан?! Я могу только молить Всевышнего,чьим промыслом мы все живы, чтобы Джироламо в Ватикан не вернулся. Разумеется,тут мы постараемся помочь господу… Но это потом. На подготовку и осуществлениесего у нас еще будет время. Пока первейшая задача — совращение святого Гвидо!

Цецилия невольно расхохоталась, а потом, спохватившись, чтосама же нарушила свой запрет, виновато прикрыла рот ладонью.

Ох, до чего же полегчало у нее на душе, когда сделалось ясно,как действовать дальше! Ну, умница Балтазар. Замечательно придумано! А слова«совращение святого Гвидо» навели ее на еще более замечательную выдумку. Однакоона никому об этом не скажет, кроме… кроме той, кому предстоит это осуществить.А пока послушаем, что говорят другие.

— А кого он предпочитает? — сразу перешел к делу заметнооживившийся Амедео.

Поскольку пока что он хранил обет целомудрия, это никому неведомо. Однако в противоестественных пристрастиях замечен не был, с мальчикамии козами не сношался! — сурово ответил отец Балтазар. Он ненавидел содомитов,лесбиянок и прочих извращенцев, обожал простые, естественные отношения спрекрасными дамами, но обычно держал свои pro et contra при себе, понимая, чтомужские монастыри калечат человеческое естество. Сейчас сорвалось… впрочем,Амедео не способен обижаться надолго! И отец Балтазар продолжал:

— Лучше всего подпустить к нему женщину… обольстительнуюженщину! Думаю, не у вас, мать Антония, так у вас, мать Цецилия, мы такуюнайдем.

Взгляд, которым он одарил обеих аббатис, сделал бы честьлюбому рыцарю. Балтазар явно намекал, что, пожелай обе настоятельницы принятьучастие в игре, благочестивый Гвидо уж наверняка не устоял бы перед ними, итогда загвоздка была бы лишь в том, которую предпочесть. Поэтому лучше избавитьГвидо от проблемы выбора, а выбрать самим…

— У меня есть то, что нужно! — затараторила Антония, не давЦецилии и рта раскрыть. — Моя Таланта искусна в разговоре, знает все тонкостисвоего ремесла. У нее такая грудь, что мужчины теряют голову при одном тольковзгляде на нее! Туллия — это, конечно, глаза! Рот! Чувственный, зовущий рот! Абедра, бедра!.. Клянусь ранами Христовыми! — Мать Антония закатила глаза.

Улучив мгновение, Балтазар и Цецилия переглянулись поверх ееголовы, невероятным усилием спрятав усмешки. Оба тут же вспомнили одну изкомедий Аретино, где действовали две куртизанки, которых, по странномусовпадению, звали Таланта и Туллия. А мать Антония вела себя точь-в-точь какперсонаж этой пьесы Альвидиса, старая сводня с молитвами на языке, восхваляющаясвой товар, но не упоминающая о том, что Таланта — хитра и ловка, будторостовщик, а Туллию алчность способна толкнуть на преступление. Реальныеносительницы этих имен были хороши и обольстительны, слов нет, однако Балтазари Цецилия понимали: чтобы совратить Гвидо Орландини, мало смазливой мордашки иторчащих грудей. Для этого нужно нечто особенное!

Мать Антония попыталась еще что-то сказать, но Балтазаростановил ее мягким жестом:

— Хорошо, моя дорогая. Мы знаем ваш «товар». Верю, чтодевушки привлекательны, однако… боюсь, если они приступят к благочестивомуГвидо со своими ухватками, он выгонит их вон с порога, даже не взглянув назнаменитые бедра и не дав раскрыть чувственные рты Однако что же вы молчите,Цецилия? Неужели в вашей обители перевелись красавицы?

— Может, и не перевелись, да ведь она считает, что ни однаженщина ей в подметки не годится! — проворчала Антония себе под нос, однакодостаточно громко, чтобы быть услышанной.

Впрочем, Цецилия сочла за лучшее сохранить на лицедружелюбную улыбку: перед лицом опасности не время для свар, и дура Антония,если этого не понимает!