Музея хобо, где каждый некролог заканчивается словами: «До встречи в пути!» Возможно, Эльфрида напомнила тете Тине о самоубийстве ее собственной дочери: о предшествующей ему боли, об ужасе и беспомощности, о ее неспособности предотвратить катастрофу. Или сердечные приступы возникают из-за закупорки артерий, лишнего жира на талии, трансжиров и привычки выкуривать по две пачки в день, а вовсе не из-за воспоминаний о боли, ужасе и невыносимой печали? Хотя, возможно, одно вызывает другое. Кардиологам и психиатрам следует объединиться и открыть новые больницы. Надо будет создать петицию вроде папиной петиции об открытии библиотеки или Эльфиной – о признании Стивена Рэя Вона лучшим в мире гитаристом. Впрочем, я почему-то уверена, что кардиология и психиатрия объединятся не раньше, чем отдельные материки снова сольются в единый сверхконтинент.

Спортивный костюм тети Тины и ее крошечные кроссовки лежат в большом пластиковом пакете с надписью: «Собственность Сент-Одильской больницы». Мама с тетей беседуют на плаутдиче, шутят, смеются. Как всегда, держат свой страх при себе. Когда я вошла, они сказали: А, ты приехала. Хорошо. Мы тут поспорили о значении одного слова. Я спросила, какого именно слова, и они рассмеялись.

Гипс на руке тети Тины уже покрыт надписями. Телефонные номера. Цитата из Библии. В палату вошла медсестра и что-то проделала с тетей при посредстве иголок и труб. Я спросила: У нее был инфаркт? Медсестра сказала, что нет. Просто острый коронарный приступ. Она показала нам схематическую зарисовку тетиных артерий. Две из них были критически закупорены. Тетя Тина сказала, что ей отчаянно хочется кофе из «Старбакса» внизу. Медсестра ответила: Может, чуть позже. Не прямо сейчас.

Я сказала тете и маме, что зайду к Эльфи, а потом вернусь к ним, принесу нам всем кофе. Они обе одобрили мой план с таким бурным восторгом, словно я разработала стратегию взятия Бастилии. Я поднялась на шестой этаж и сообщила Эльфи, что у тети Тины случился коронарный приступ и она тоже в больнице, этажом ниже. Эльфи широко распахнула глаза и постучала себя пальцем по горлу.

Я уточнила: Не можешь говорить?

Я жутко злилась, не знала, куда направить свою злость, и не очень хорошо это скрывала. Эльфи покачала головой. Я спросила, где Ник, и она опять покачала головой.

Я вышла в коридор, нашла медсестру и спросила, почему Эльфи не может говорить. Медсестра сказала, что возникли некоторые осложнения, но будем надеяться, что уже завтра – в крайнем случае послезавтра – голос вернется. Я спросила: Это из-за отбеливателя? Медсестра уставилась в свой планшет. Ей не понравилось, что я задаю такие вопросы. Она сказала, что точно не знает. Но ведь из-за чего-то же голос пропал? Или она просто не хочет ни с кем говорить? Медсестра сказала, что лучше спросить у врача. Я бы спросила, сказала я, но он, кажется, не желает со мной разговаривать. Медсестра избегала смотреть мне в глаза. Для них мы все – ненормальная, чокнутая семейка.

Я вернулась в палату к Эльфи и встала в ногах ее койки. Я чувствовала себя палачом, явившимся к осужденному, чтобы предложить ему покурить перед казнью. Мир стал чуть темнее, да? Эльфи моргнула. Ты согласна? – спросила я. Она снова моргнула.

Я уселась на стул и вынула из пакета рукопись своей книги. Перечитала первую страницу и осталась не очень довольна. Я аккуратно положила лист лицевой стороной вниз на плоский живот Эльфи. И второй лист, и третий. И еще много листов. Эльфи лежала, затаив дыхание, и старалась не шевелиться, чтобы стопка листов не упала с ее живота. Наконец я сказала, что пойду к тете Тине, только сначала спущусь в «Старбакс» и возьму им с мамой кофе. Эльфи кивнула и закатила глаза на «Старбакс». Я сказала, что других кофеен тут нет. Я собрала свои страницы и убрала их в пакет. Эльфи улыбнулась и прикоснулась к моей руке. Я подумала, что снова забыла принести ей увлажняющий крем. Я знала, что Эльфи безмолвно просила меня передать нашей тете, что она ее любит и надеется, что с ней все будет хорошо. Я сказала, что обязательно все передам тете Тине, и Эльфи кивнула. Я хотела сказать: Представь, что мама потеряет свою сестру. Ужасно, правда? Но все было не так уж и страшно – всего лишь легкий коронарный приступ, и после томительных размышлений о психиатрии, кардиологии и меннонитских доктринах у меня не осталось сил на пламенные речи.

По пути в «Старбакс», уже в вестибюле, у меня зазвонил телефон. Это был Финбар. Он спросил, что за бред я несла. Ты что, собираешься убить сестру? Я адвокат, Бога ради. Не говори мне о таких вещах. Нет, ответила я. Я не собираюсь ее убивать. Хотя, может, и стоило бы. Йоланди, сказал он, ты просто устала. У тебя стресс. Ты не убьешь свою сестру. Ты и так делаешь для нее все возможное, куда уж больше? Я сказала, что прямо сейчас я ничего для нее не делаю, и он ответил, что я рядом с ней, и это самое главное. Я могу что-нибудь для тебя сделать? Я попросила его съездить к моему дому в Торонто и убедиться, что Нора с Уиллом подают признаки жизни, может быть, даже позвонить в дверь и спросить, все ли у них в порядке и почему Нора не отвечает на мои сообщения и звонки. Хотя и я так знала почему. Потому что она отравила Уилла, спрятала его тело в кладовке и теперь предается безудержному незащищенному сексу со своим пятнадцатилетним шведским бойфрендом, и у нее нет ни времени, ни желания общаться с унылой стареющей матерью, не одобряющей устремлений нового поколения. Считай, что я уже там, сказал мне Финбар и пообещал перезвонить позже.

Вернувшись в кардиологическое отделение, я изумленно застыла в приемной, потому что увидела знакомых. Семейную пару из Ист-Виллиджа. Они чинно сидели на стульях для посетителей и смотрели телевизор. Они спросили, что я здесь делаю. Я сказала, что моя тетя лежит в отделении. Тина Лёвен? – удивились они. Она же вроде живет в Ванкувере? Я сказала, что да, в Ванкувере. Она приехала в гости. На встречу с коронарным приступом. Они даже не улыбнулись.

Мы немного поговорили. Они мне рассказали, что брату женщины сделали операцию на сердце. Замещение клапана. Все прошло замечательно. Его скоро выпишут, и уже через неделю он возобновит свои ежедневные пробежки на три мили.

Они свято верили в докторов. Как, впрочем, и в ритуальные танцы для заклинания дождя и человеческие жертвоприношения для умиротворения богов. Наверняка. Хирург, делавший операцию брату,