и угощал меня травой в качестве платы за одолженные конспекты. Мы называли его Джейсоном печального образа, потому что его бросила девушка и он очень сильно по этому поводу переживал.

Я сразу подумал, что это ты, когда ты сказала по телефону, что тебя зовут Йоланди, произнес он с улыбкой. Редкое имя, практически единичное.

Я сразу вспомнила себя в юности, ту себя, кем была прежде, пока не стала вот этим всем: женщиной сорока лет, разводящейся с мужем, от которого она ушла непонятно зачем, хотя поначалу причины казались ей вполне вескими и серьезными; неосмотрительной и неразборчивой любовницей; взрослой дочерью, порицающей престарелую мать за использование клише; никчемной сестрой, не умеющей подобрать правильные слова, чтобы спасти жизнь, и поэтому готовой податься в убийцы; посредственной писательницей, которая ошибочно полагает, будто она хорошо разбирается в грузовых океанских судах и «смертельном туризме». Я расплакалась прямо там, в гараже, на глазах у Джейсона печального образа. Он смущенно шагнул ко мне, неловко обнял меня грязными замасленными руками и сказал: Ты чего плачешь? Не плачь. Это просто машина.

Джейсон, как выяснилось, сам разводится с женой, которая больше не видит его в романтическом свете. Теперь он встречается с женщиной-клоунессой, которая работает, в частности, на ежегодном родео-фестивале «Калгари Стампид», где отвлекает быков от упавших ковбоев. Я рассказала, что тоже участвовала в родео в каком-то смысле и что я тоже почти что разведена, живу в Торонто, приехала в Виннипег повидаться с семьей, но сейчас наша семья переживает не лучшие времена, впрочем, знаешь, завтра будет новый день, завтра будет… Джейсон предложил взять пива и поехать к реке – смотреть на северное сияние. По телевизору говорили, что сегодня оно будет видно за городом. В городе из-за огней никакого сияния не увидишь.

Когда-то, сто лет назад, мы с Джейсоном учились на факультете канадской литературы и даже не представляли, что когда-нибудь станем такими. Такими старыми. Мне хотелось вежливо отказаться от приглашения – и внутренний голос подсказывал, что надо бы отказаться, – но я сказала: Отличная мысль. Уже в машине я спросила, курит ли он траву, как курил в юности, и он ответил, что нет, не так часто. В последнее время стал чаще, из-за развода. Но в принципе, нет. Мы выехали из города, и сразу стало темно.

Мы сидели в машине на речном берегу под яркими звездами, пили пиво и говорили о прошлом. Тебе, наверное, очень непросто, сказал он. Я согласилась. Очень непросто. Северного сияния было не видно. Я откинулась на спинку сиденья, положила ноги на приборную доску и закрыла глаза. В машине пахло ванилью. На зеркале заднего вида висел целый лес елочек-освежителей. Джейсон извинился за собачью шерсть в салоне. Было очень темно. Мы не слушали музыку. Он сидел, положив руки на бедра, и смотрел прямо перед собой сквозь лобовое стекло. Он опустил окно, потом спросил, не замерзну ли я. Я спросила, доводилось ли ему бывать в портовых городах вроде Роттердама. Джейсон ответил, что да, доводилось. В старые добрые времена.

Я извинилась, что веду себя странно. Он сказал: Все нормально, такой он меня и запомнил. Он очень нежно поцеловал меня в щеку. Я улыбнулась, не открывая глаз. Взяла его руку и положила на свою ногу. Он спросил о моем нынешнем мужчине, или о муже, или кто у меня есть. Он погладил меня по ноге. Все так же, как у тебя, сказала я. Полный швах. Он поцеловал меня в губы. Я открыла глаза и опять извинилась за свои глупые, грубые, неправильные слова. Я сказала, что мне приятно с ним поговорить. Он ничего не ответил, только кивнул. Я принялась его целовать, и он меня не остановил. Я спросила, помнит ли он, как приходил в мою крошечную убогую квартирку в Осборн-Виллидже с чемоданом, набитым ножами. Он спросил: Я что, собирался тебя зарезать? Нет, ты готовил еду! Он сказал: Точно! Теперь я вспомнил. Все получилось бесхитростно и неловко. Я забралась к нему на колени, нащупала рычаг сбоку от сиденья и рванула его вверх. Спинка откинулась горизонтально, он упал на спину, и луна осветила одну половину его лица. Извини, пробормотала я. Я представила, что мы опять молодые, возбужденные и очень счастливые.

Когда все закончилось, он поинтересовался, почему я спросила о Роттердаме. Я ответила, что пытаюсь написать книгу, в которой, если вкратце, главный герой оказался в открытом море, совершенно беспомощный, а героиня осталась на берегу, обиженная и злая. Он сказал, это звучит хорошо, интересно, и я его поблагодарила. Уже потом, на обратном пути в город, он сказал: Только не обижайся, но почему он не смог с ней связаться и объяснить, что у него нет возможности сойти с корабля? В наше время продвинутых технологий и сотовой связи? Почему он не смог позвонить или отправить ей сообщение? Я сказала: Не знаю. Но почему-то не смог. Хорошо, сказал Джейсон, но ведь должна быть какая-то причина. Я ответила, что у меня есть структурные проблемы. Так сказать, с базовой комплектацией. Он заметил, что с комплектацией у меня все отлично. У меня потрясающая комплектация, и всем бы такую. Я сказала: Ха-ха, спасибо, у тебя тоже. (О Боже.)

Мне кажется, самое главное, чтобы был драйв, сказал он.

В чем? – спросила я.

В книге. Чтобы история мчалась на всех парах, вдавив педаль газа в пол, и читателю не было скучно. Писать книги, наверное, очень непросто, да? Хочется войти в работу, быстренько все закончить и поскорее выбраться на свежий воздух. Как когда я работал в ассенизаторской компании и мы чистили канализацию.

Я обдумала его слова и вдруг поняла, что это был лучший совет по писательскому мастерству, который я получила за многие годы. Может быть, за всю жизнь. Он подвез меня к маминому подъезду и предложил встретиться снова, пока я в Виннипеге. Выпьем где-нибудь кофе, сходим в кино или придумаем еще что-нибудь. Я сказала, что пока непонятно, долго ли я тут пробуду. Я не стала рассказывать ему об Эльфи. Он сказал: Ладно, будем на связи. Мы поцеловались. Я вошла в подъезд и помахала Джейсону на прощание сквозь тонированное стекло на двери. Я улыбнулась ему и еле слышно шепнула себе под нос наставление для себя же: Прекрати.

Я поднималась по лестнице, шагая через две ступеньки, твердила себе – прекрати, прекрати, прекрати – на каждом яростном шаге и вспоминала свой недавний разговор с одним приятелем из Торонто. Он говорил, что лет через десять стыд перестанут замалчивать. Стыд, так сказать, войдет