Ирина сидела в машине. Она сама не понимала, зачем сюда приехала. Выходить не хотелось. Нельзя сказать, чтобы она пребывала в сильном волнении. Интерес испытывала, но заранее опасалась того, что сейчас увидит. Действительно, четыре года назад, после некоторых раздумий, она собрала информацию о своей дочери. Полученные сведения не побуждали к знакомству, это был не снобизм, а просто отсутствие родственных чувств. Еще тогда, глядя на фотографию Верки, она подумала, что ничего и получиться не могло. Образ жизни дочери тоже это подтверждал. Пыталась она в чертах своего ребенка уловить сходство с кем-нибудь из предполагаемых отцов, но эта задача была вообще невыполнимой. Их лица сливались в одно, ведь столько лет прошло. И тогда, в те далекие годы, она их с трудом различала — уж слишком они были одинаковые. Черт его знает, зачем она сюда приехала? Просто решила, что надо — и все. Для нее осталось загадкой, почему так все получилось и как девчонка могла ее отыскать. Ведь не было никаких следов. Женька виноват? Заметив на днях машину, которая выехала за ней из их двора, затем отстала по дороге, Ирина насторожилась. Первое, что пришло в голову, — Женькин бизнес. Они уже были пуганы неоднократно, инструктаж проходили, как себя вести в случае похищения. Но это было давно. Сейчас страсти улеглись, конфликты разрешали более цивилизованным путем. Тем не менее Ирина забеспокоилась. Она была опытным водителем и, сворачивая, сумела рассмотреть сидящую в машине женщину, правда, издали, и записала номер. Потом вызвала начальника охраны и дала ему задание. Вчера получила ответ. Ее преследовала собственная дочь. Ночью Ирина спала плохо. Анализировала ситуацию. Шантаж, вымогательство — первое, что приходило в голову. Возможны и другие варианты. Просто желание познакомиться. По-человечески понятно. В жизни, к добру или к худу, Ирина всегда действовала решительно. И сейчас дело откладывать не собиралась. Адрес и телефон у нее был. Утром привела себя в порядок и поехала. Вовсе не потому, что хотела появиться на глаза дочери в лучшем виде, а потому, что так привыкла. Ее природная красота не исчезла, как не исчезает в жизни настоящее, неподдельное. С годами она стала еще более утонченной, еще более элегантной. Единственное — выражение глаз, которое она в молодости старалась прятать, теперь закрепилось прочно. Взгляд был тяжелым. Дома, с мужем и сыном, он теплел, а с окружающими Ирина не сдерживалась. Так было удобнее жить. Этот взгляд заменял ей весь арсенал, которым пользуются обычно красивые женщины — и кокетство, и улыбки, и намеки, и обещания. Она получала в жизни все, что ей было нужно, другим путем. Надо отдать Ирине должное, нужно ей было совсем немного. Все проблемы решал Женька. Он осуществлял связь семьи с внешним миром с помощью денег, общения и дружбы. Ирине личные друзья и не требовались. Она была самодостаточна. Любила читать, иногда часами играла на пианино, ходила по магазинам, театрам и музеям, путешествовала — чаще вместе с мужем, иногда одна. Но это теперь, когда они отправили Антона в Англию учиться. А до этого занималась с сыном, стараясь вложить в него все то, что должно быть вложено согласно их положению. Бешеной любви к ребенку Ирина не проявляла, но матерью была заботливой, ровной и ласковой. В их окружении к Ирине отношение было сложное. Ее побаивались. Кто восхищался природными данными, кто отдавал должное образованию, начитанности и уму, но побаивались ее все. И женщины, и мужчины. С дружбой не навязывались, в душу не лезли. Она, как шикарный букет роз, всегда была украшением общества. Приветлива настолько, чтобы быть вежливой, элегантна и одета настолько, что никто, даже самый взыскательный ценитель, не нашел бы ни малейшего изъяна. Законченное совершенство.

Конечно, многие ей завидовали: «Вот уж кого бог не обидел. Все есть». А она давно не задумывалась о том, чего бы ей хотелось. А когда ничего не хочется, жизнь становится скучной. Ирине приходилось ее оживлять. Вот так, в непримиримой борьбе со скукой, и проходили дни. Впервые за долгие годы она получила встряску.

Верка залетела вместе со Степой в квартиру так, как будто за ней гнался маньяк с ножом, быстро закрыла дверь на два замка и долго не могла отдышаться. Она боялась. Уже не хотелось никого ни искать, ни видеть. «Господи, зачем я все это затеяла? Вот дура, мне же совсем ничего этого не нужно. Может, померещилось?» Через пятнадцать минут она немного успокоилась и закурила. Руки еще дрожали, когда подносила зажигалку к сигарете. Тут и раздался звонок в дверь. Верка опять затряслась мелкой дрожью, как кролик. Она была не готова, застали врасплох. Ничего не соображая, пошла открывать, ноги подкашивались.

За дверью стояла женщина. Ее мать. Стояла, в упор глядя на Верку. Молча. Взгляд был холодным и каким-то оценивающим. Верка не могла припомнить потом, сколько длилось взаимное молчание, пока она не смогла выдавить из себя заплетающимся языком первое, что пришло ей в голову:

— Вам кого?

— Могу я войти? — голос тоже был спокойным, довольно низким и удивительно красивым. В тоне его Верка уловила даже насмешку.

— Проходите.

Женщина вошла. Движения ее были плавные, неторопливые. Строгий элегантный костюм, туфли на невысоком каблуке. Она как будто материализовалась с обложки журнала. Тонкий запах духов. Неторопливое оглядывание по сторонам. Верка махнула рукой в сторону комнаты, говорить ей было трудно, язык отказывался повиноваться, будто прилип. Легкой плавной походкой Ирина прошествовала по квартире и села на диван. Верка приземлилась на стул.

— Нам нужно поговорить. И познакомиться. Теперь уже нет смысла ничего скрывать, не так ли?

— Так, — покорно и вяло согласилась Верка. Ее как будто погрузили в гипнотический сон.

— Ну вот и хорошо. Вряд ли стоит сейчас ворошить прошлое. Вы уже взрослая женщина. У вас есть родители. Приемные. Был муж. Я кое-что знаю о вашей жизни. Наводила справки. Жизнь у нас обеих сложилась так, как она сложилась. Изменить сейчас что-либо трудно. Вы со мной согласны?

— Согласна, — вяло подтвердила Верка.

— Я виновата перед вами и готова оказать вам материальную помощь.

— Не надо.

— Извините, Вера, может быть, я бестактна. Не обижайтесь. Но я хочу вас спросить: зачем вы меня разыскивали?

— Не знаю. Просто хотела посмотреть.

— Ну что ж, теперь посмотрели. Как видите, я не чудовище. У меня есть сын — ваш брат, муж. Я обычный человек. Вам я сочувствую. Готова помочь. Но прошу вас, не надо ничего менять. Уже поздно. У каждой из нас своя жизнь. Я вам оставлю свой телефон. Если будут трудности материального порядка — обращайтесь. Все остальные проблемы в вашей жизни я вряд ли помогу решить. — Ирина открыла сумку, достала визитку и положила на стол. Рядом лег толстый конверт. — Вера, прошу вас взять это от меня. Деньги могут многое. Купите себе, что вам хочется. Всего вам хорошего.

И не успела Верка ничего сказать, как за гостьей закрылась дверь. А она осталась сидеть, как парализованная. Сознание возвращалось медленно. Закипала злость, выплеснуть которую было уже не на кого. А это самое скверное. С Веркой приключилась истерика. Она рыдала так, как не рыдала никогда в жизни. Эта красивая холеная дама сначала выбросила ее, потом пришла и откупилась. Хотелось взять деньги и швырнуть ей в лицо, сказать все, что она о ней думает. Хотя знала, что никогда не посмеет этого сделать, как не посмела ей даже возражать. И от этого ей было еще хуже, еще обиднее. Обидно было и то, что она такая уродилась, не похожая на мать ничем. У такой красавицы — такая уродина. В своей обиде она преувеличивала собственные горести, казалась самой себе и обделенной, и несчастной. Прорыдавшись и успокоившись при помощи водки, оставшейся случайно в доме, она начала рассуждать уже более здраво. Верке, с ее жизнелюбивым характером, не свойственны были эти интеллигентские штучки — копание в себе, поиск смысла жизни. Она обычно радовалась тому хорошему, что в данный момент имела, и печалилась тому, что поиметь не могла. И все. А сейчас, умывшись и придя в себя, она потянулась к конверту, оставленному Ириной. Пять тысяч долларов. Неплохо. Ну и черт с ней, что откупилась. Она не просила. Самолюбия Верка была лишена, но в данном случае оно не пострадало. Может, все и к лучшему. Неизвестно еще, как бы ей жилось с такой мамашей. Она в ее присутствии была как кролик перед удавом. И больше встречаться желания не было. Разной они породы и из разного теста сделаны. А красота такая — к чему она? У Верки и так в жизни недостатка в мужиках не было. Интересно, кто ее отец? Наверное, уж не этот Павлов. Она и на него не похожа. Значит, мамашу-красавицу кто-то бросил беременную, несмотря на всю ее красоту. Верка даже злорадство испытала. Все, забыла. Ну ее к черту.