— Но ты же из меня папашу сделала, а не дедушку, — он смотрел уже хитро, потом расхохотался. А вслед за ним — и Верка. Разговор на эту тему был исчерпан.

«Хорошо все-таки быть женщиной», — подумала Верка.

Вопрос о собственной половой принадлежности частенько приходил ей в голову еще в детстве. И тогда она так не думала. Вспоминала, как не нравились ей дурацкие платьица с оборочками, в которые наряжали ее родители, как она с ревом стаскивала с головы бант, как противны были ей эти месячные, которые с завидной регулярностью отравляли жизнь. Верка переносила их плохо. Болел живот, и джинсы не наденешь. Приходилось ходить в юбке. И было очень обидно. Хорошо им, косилась она в сторону ребят, ни затычек дурацких, ни болей. Потом выяснились и преимущества. Когда Верка поближе познакомилась с анатомией противоположного пола, она долго не могла уяснить себе, как это можно постоянно таскать между ног такую нелепую штуковину. Наверное, страшно неудобно — болтается, мешает, и как они умудряются бегать? А если по ней стукнуть, даже слегка — воют. Смешнее голого мужика она ничего в жизни не видела. Нет уж, совсем даже неплохо и так. Но только сейчас она в полной мере чувствовала себя хозяйкой положения, царицей природы. Ей дана немалая власть. Она смотрела на Михаила свысока: ну что он может? Да ничего. Ведь это чистая случайность, что она выбрала его в качестве отца. Точнее, и не выбрала, просто на данный момент был под рукой. Она сама, и только сама, захотела иметь ребенка. И она его родит. Все в ее власти. А от мужиков в данном вопросе ничего не зависит. Не нравится — пусть выкатывается. Она ведь тоже от него не зависит. Прокормит и воспитает. Вопрос о роли отца в воспитании ее не волновал. Опыт окружающих доказывал, что эта роль практически ничтожна. И ее вполне можно вычеркнуть. Она вспомнила папу Женю: хороший, добрый человечек, он зарабатывал хоть небольшие, но все-таки деньги для семьи, кормил их. На этом его участие заканчивалось. А Верка заработает сама. Тут она вспомнила об Ирининых баксах. Ну что ж, тоже хорошо. Сначала были они Верке противны, эти деньги. А сейчас пригодятся. Для ребенка. Верка даже приблизительно не могла ответить на вопрос, зачем он ей нужен. Что, плохо ей жилось? Свобода, копейки не считает. В ней безумствовала природа. Хотелось — и все. Хотелось держать его на руках, кормить грудью, сюсюкать, целовать, делать ему «козу». Она догадывалась, что ее ожидают не только эти приятные вещи, но и рев по ночам, и всякие болезни. Но ей было на это наплевать. Кроме того, она знала, что родители ей помогут. В смысле, посидят с ним, если надо. Михаил в ее расчеты не входил вообще.

Но он сам себя вычеркивать не собирался. Сидел на кухне, курил и размышлял. Странно все обернулось. Видно, судьба. Такого фокуса от Верки он никак не ожидал. Кто бы мог подумать? Умудренный своим жизненным опытом, — двух детей вырастил, он с беспокойством думал о том, что Верка сможет вырастить из этого плода их любви, а точнее, страсти. Будет он для нее игрушкой. Как собака, как машина. Игрушки свои она любит, заботится, но этого мало. Что она может ему дать? Материнская любовь — хорошо, но мало. Образование, воспитание, якорь в жизни — вот что ему надо. А у нее у самой ничего этого нет. А он не вечный. Ему уже пятьдесят два года. И не вмешаешься — выгонит, он это чувствовал. Влип, доигрался, доплясался. Придется ей теперь во всем потакать. Самоустраняться он не хотел. Не тот человек, прямо скажем, редкий. Все равно в глубине души Михаил был счастлив. Хоть и не по возрасту, и не ко времени, а хорошо. Зачал опять новую жизнь. Его семя. Двое взрослых детей у Миши были неплохими, удачными. А сколько сил он в них вложил? А матери сколько вложили? А ведь они — не Верке чета. Занимались, водили к репетиторам, в секции, заставляли зубрить уроки. Интеллигентные дамы обе. И дети такие же. И тут он подумал: «И чего я от них ушел?» Обе надоели. Ничего естественного, все по правилам, как положено. От этих бесконечных напрягов и стало его тошнить. Лицемерки. Везде лицемерили — и в жизни, и в постели. Верка — она другая. Натуральная, без экологически вредных примесей, несмотря на свое странное происхождение. Вот мать ее из той же породы. Вся броней покрыта толщиной в палец. Но до чего хороша! Интересно, что между ними тогда произошло? Верка о матери больше ни разу не заговаривала. А он спрашивать боялся.

Это только кажется, что у кого-то в жизни все быстро происходит и получается. Когда смотришь на соседей, на друзей. Вот она беременная, а вот уже коляску катит по улице. Со стороны все легко и просто. А на самом деле все надо пережить день за днем, нудно, медленно и не очень-то приятно. Сначала Верку мутило. Потом изводила изжога. И худеть-то было некуда, но она похудела еще. Потом начал расти живот. И вырос настолько, что непонятно было: кто кого носил — Верка свой живот или он ее. Верку мотало вслед за животом, как мотает прицеп за машиной по дороге. Она с ужасом смотрела на себя в зеркало. Нос и губы почему-то увеличились в размерах, лицо приобрело негритянские черты. Ребенок изнутри частенько угощал ее хорошими пинками, она даже охала. Положение гнусное. Оставалось только терпеливо ждать и надеяться, не век же это будет продолжаться. Ела она скорее по принуждению. Михаил теперь ездил все чаще, возил ей фрукты, старался напичкать Верку, взывая к ее сознательности и угрожая, что, если она не будет есть, ребенок пострадает. Но, судя по тому, как он рос, страдал больше не ребенок, а Верка. Он высасывал из нее все, что ему было нужно, а Верка чахла. Бывает так, что какая-нибудь толстая баба всю беременность жрет и жрет, забыв обо всем, якобы в заботе о будущем ребенке, а потомство рождается хилым в знак протеста. И только вырвавшись на волю из толстой материнской утробы, начинает отъедаться. А бывает, наоборот, мамаша, тощая до безобразия, рожает богатыря на четыре с лишним килограмма. Вытянет он из нее все соки, ничего ей не оставив. То же самое с грудью. Давно уже замечено, что чем мясистее и больше грудь, тем меньше на нее надежд. А дамы с первым размером все кормят и кормят, и откуда что берется. Вот к этим вторым, как выяснилось, и относилась Верка. Организм был запрограммирован на материнство в ущерб собственным интересам. Если кто-нибудь начнет уверять, что беременность — нормальное состояние, можно смело плюнуть в глаза лицемеру. Но все плохое когда-нибудь заканчивается. Верка уже потеряла всякое терпение, и начало схваток не было для нее трагедией. Оно возвещало долгожданный конец этого кошмара, Михаил караулил ее уже три дня, взяв отпуск, а точнее, бросив свою фирму на ребят, то есть на произвол судьбы. Отвез Верку в роддом, волнуясь больше, чем она.

Как ни тошно и страшно было Верке — а кому тут хорошо? — она в перерывах между схватками с любопытством озиралась вокруг. Откуда вышла, туда и вернулась. Хотелось надеяться, что ненадолго. В глубине души Верка была уверена, что все закончится благополучно, и не очень-то боялась. Вспоминала Машу с ее непрошеными откровениями, то событие, с которого и начались в ее жизни перемены. Роддом, хоть и другой, и мать — молодая, красивая и жестокая. Боль скручивала Верку, как крепкие руки домохозяйки белье, равнодушно и безжалостно, все чаще и чаще. Орать она не могла. Мать стояла перед глазами, усмехаясь чуть презрительно. Она могла все перенести, и я смогу. Не буду орать. По коридору сновал персонал — акушерки, санитарки, врачи. Иногда заглядывали в палату. Кроме Верки там была еще одна страдалица. Ее только что привезли. Это была здоровенная бабища, весом за центнер, наверное. Схватки у нее только что начались, и она с любопытством смотрела на Верку, задавая ей кучу вопросов. Верка, с трудом отдышавшись после очередной схватки, отвечала. Да, первые роды. Сколько лет — двадцать пять. Кого хочу — все равно, лучше девочку. Бабища сообщила ей, что у нее первые роды закончились печально — ребенок умер из-за этих врачей. Не досмотрели, сволочи. Она и сейчас требовала кесарево сечение, но отказались. Сказали, что сама родит, потому что второй раз легче. Она сама — врач-стоматолог. В палату время от времени заходили акушерка и врач, щупали животы, слушали деревянными трубками сердцебиение. Верка лежать не могла, ходила по палате взад-вперед, а во время схватки цеплялась за кровать и сжимала изо всех сил руками. Руки уже болели, но так ей было легче. Бабище воткнули несколько уколов и ушли, а минут через пять Верка, переведя дыхание после схватки, услышала вдруг дикий вой. Бабища лежала на кровати и выла басом на одной ноте, не переставая. Толстая морда ее стала синей, глаза выкатились из орбит, в палату вбегал уже в полном составе весь дежурный персонал, толпясь возле ее кровати.