углу королевства был недоволен» положением общественных дел, и единодушное согласие одобрило разгон парламента. «Ни одна собака не залаяла при их уходе», — сказал протектор несколько лет спустя. Как ни сильны были опасения насчет того, как воспользуется своим влиянием армия, они в значительной степени были развеяны заявлением офицеров. Их единственной заботой было «не захватывать власти и не оставлять ее в руках войска хотя бы на один день», а их обещание «призвать к управлению людей испытанной верности и честности» было до некоторой степени выполнено учреждением временного Государственного совета, состоявшего из восьми высших офицеров и четырех штатских лиц с О. Кромвелем во главе. Место в нем было предложено, хотя и безуспешно, Вэну.

Первыми делами этого учреждения были, очевидно, созыв нового парламента и передача в его руки вверенной ему власти; но разгон «хвоста» сделал бесполезным «Билль о парламентской реформе», и, как нежелательно было совету созывать новый парламент по старой системе, он не решился взять на себя ответственность за такое коренное преобразование, как создание своей властью нового закона о выборах. Это затруднение было преодолено созывом учредительного конвента. Несколько лет спустя О. Кромвель с забавной откровенностью рассказал историю того неудачного собрания. «Я хочу рассказать вам случай, свидетельствующий о моих слабости и безумии. И притом это было сделано по простоте, я это могу утверждать… Тогда полагали, что люди наших взглядов, участвовавшие в войнах и согласные в этом отношении, непременно попадут в точку и сделают все так, как только можно желать! Так именно мы и думали, и я так думал; тем хуже для меня!» Для этой цели из списков, составленных индепендентскими церквями, государственный совет выбрал 16 человек, «надежных, богобоязненных, ненавидящих корысть». Большинство из них были, подобно Эшли Куперу, людьми благородными и состоятельными; число горожан, вроде торговца кожами Хвали Бога Бэрбона, именем которого воспользовались как прозвищем для всего собрания, было, по-видимому, почти таким же, как и в прежних парламентах.

Но на настроение его членов оказали роковое влияние обстоятельства его избрания. Сам О. Кромвель в порыве бурного красноречия, с которым он приветствовал открытие конвента, увлекся странным энтузиазмом. «Убедите народ, — сказал он, — что, как люди, боящиеся Бога, избавили его от ига королевской власти, так теперь они же будут управлять им в страхе Божьем… Вы призваны Богом, призваны поистине чудесно и неожиданно… Никогда верховная власть в такой степени не признавала Бога и не была Им признаваема». Еще больше восторженности проявилось в действиях самого конвента. Передача в его руки О. Кромвелем и советом их полномочий сделало его высшей властью в государстве; но в созывавшей его инструкции было указано, что в течение 15 месяцев эта власть должна быть передана другому собранию, избранному согласно его указаниям. Таким образом, задача конвента как учредительного собрания, в сущности, заключалась в созыве парламента на действительно национальной основе; но он понял свое предназначение в самом широком смысле и смело взялся за дело всесторонних конституционных реформ. Он учредил комиссии для рассмотрения нужд церкви и народа. Одушевлявший собрание дух бережливости и честности сказался в устранении неравенства налогообложения и вкравшейся в гражданскую службу расточительности. С замечательной энергией он наметил ряд реформ, проведения которых Англии пришлось ожидать до наших дней.

Долгий парламент не решился преобразовать канцлерский суд, где ожидали своего решения 23 тысячи дел; конвент предложил его упразднить. При Долгом парламенте комиссия с сэром Мэтью Гэлом во главе начала работать над созданием единого свода законов; конвент снова выдвинул эту задачу. Эти смелые меры вызвали страшную тревогу среди юристов, к которым скоро присоединилось духовенство, заметившее, что установление гражданского брака и предложение заменить уплату десятины добровольными взносами общин угрожают его благосостоянию. Землевладельцы тоже восстали против поддерживаемого конвентом проекта об уничтожении патроната мирян, предсказывая наступление конфискаций. «Бэрбонский парламент», как в насмешку прозвали собрание, обвиняли в намерении разрушить собственность, церковь и закон, во вражде к инакомыслящим, в слепом и невежественном фанатизме. Сам О. Кромвель разделял общее недовольство его деятельностью. У него был ум скорее администратора, чем государственного человека, отличавшийся консерватизмом, чрезвычайной практичностью и некоторой близорукостью. Он видел необходимость административных реформ и в церкви, и в государстве, но совсем не сочувствовал носившимся в воздухе разрушительным теориям. Он желал «закрепить» положение, как можно меньше нарушая прежний порядок отношений. Правда, монархия исчезла в смутах войны; но опыт с Долгим парламентом только укрепил в нем убеждение, что в интересах гражданской свободы необходимо рядом с законодательной властью поставить, независимую от нее, власть исполнительную. Своим мечом он завоевал «свободу совести»; но при страстной привязанности к ней он все еще стоял за государственную церковь, приходскую систему и содержание духовенства на десятину.

В социальном отношении он вполне разделял стремления того класса, к которому принадлежал. «По происхождению я был дворянином», — сказал он позже в парламенте, и потому считал очень выгодным и важным для нации сохранить старое разделение общества на вельмож, дворян и крестьян. Он ненавидел «начало уравнения», стремившееся поставить всех в одинаковое положение. «Что за цель у него, — спрашивал он с забавной наивностью, — как не поставить арендатора по состоянию наравне с землевладельцем? Если этого удастся добиться, я не думаю, чтобы такое положение сохранялось долго: люди, добившись своих целей, станут упорно защищать собственность и доход».

Для такого практического ума теоретические реформы конвента были столь же неприятны, как и для юристов и духовных лиц, интересы которых они затрагивали. «Эти люди думали только о разрушении», — заметил О. Кромвель. Из затруднения его вывели несогласия внутри самого собрания. Через день после отмены десятины (в декабре 1653 года) более консервативные члены хитростью добились принятия постановления, гласившего, «что дальнейшее существование нынешнего парламента не принесет пользы государству и что следует вернуть главнокомандующему полученные от него полномочия». Спикер передал это заявление О. Кромвелю, и потом оно было подтверждено согласием большинства членов. Роспуск конвента вернул дела в то положение, в котором их застал его созыв; сохранилось и прежнее стремление — заменить господство меча законным управлением. В течение своей сессии конвент учредил новый Государственный совет, и это собрание тотчас подготовило так называемое орудие управления — замечательную Конституцию, принятую советом офицеров.

Необходимость заставила их сделать то, на что они не решались раньше — созвать парламент на основе нового представительства, хотя оно и не было подтверждено законом. Парламент должен был состоять из 400 членов от Англии, 30 — от Шотландии и 30 — от Ирландии. Места, принадлежавшие прежде мелким захудалым местечкам, были переданы более крупным округам, по большей части сельским. Все прежние преимущества при выборе членов