— Ладно, теперь поляна точно свободна, — поспешно переключился я на дела насущные. — Давай ставить лагерь.

«Патриот» был аккуратно загнан за периметр и припаркован на краю луга под двумя яблонями, росшими так близко друг к другу, что их ветви переплелись в единую крону. Чтобы в случае чего внедорожник не бросался в глаза, мы набросили на него автомобильный тент защитной расцветки. Потом поставили одноместную палатку — другой у меня не было, поэтому кому-то предстояло ночевать в машине, — определились с местом для мангала и вечернего кострища, расставили стол со стульями и выгрузили пакеты с продуктами и углём для запланированного скромного пикника.

— Слушай, я ещё у озера хотел спросить, — Тимыч обвёл взглядом запасы провианта. — Мы точно на полтора дня выбрались или всё-таки на неделю?

— На неделю здесь не хватит, — я тоже прикинул объём съестного. — Три дня, если экономить, полтора, если есть от пуза. На свежем воздухе аппетит знаешь какой?

— Знаю. На нас потом ремни безопасности не сойдутся.

— Не думай настолько плохо о конструкторах «УАЗа», — Я засыпал уголь в мангал. — Ну что, я за шашлык, ты за салатики?

— Давай так, мне без разницы.

— Я только спиртное не брал, — Огонь разгорелся с одной спички, потешив моё самолюбие. — Может, зря?

— Да нет, всё правильно, — Тимыч на подколку не повёлся. — Открою тебе очередную свою страшную тайну: я алкоголь не люблю.

Что-то подобное я давно подозревал.

— Любой?

— Любой.

— Тогда зачем со мной пьёшь?

— Из уважения к собутыльнику.

Слышать это было приятно, но лишних жертв с его стороны мне не требовалось.

— Знаешь, выбор, конечно, твой, только если ты будешь не пить, а просто нюхать коньяк, то я не обижусь.

— Спасибо, Дрейк.

Как-то у него получалось так произносить эту простую благодарность, что я всякий раз чувствовал себя минимум Гераклом, совершившим очередной великий подвиг. Хотя сейчас, например, благодарить было вообще не за что.

Шашлычок даже без коньячка пошёл за милую душу. Скептик-Тимыч тихой сапой умял свою половину жареного мяса, меланхолично закусывая его кинзой и петрушкой. Я же не обделял вниманием ни хлеб, ни сыр, ни прочие огурцы-помидоры, поэтому шансов сравняться с сотрапезником у меня просто не было.

— Свежий воздух, — я многозначительно поднял вверх указательный палец.

— Ага, — вздохнул слегка осоловевший Тимыч. — Жадность — зло.

— За фигуру расстраиваешься?

— За пуговицу на штанах.

— Фигня, — я героическим усилием поднял себя со стула. — Сейчас пойдём гулять, чтобы к ужину всё растряслось.

— Ещё и ужин? — Тим тоже встал с явным трудом.

— А ты как хотел? Тут всё по-взрослому.

После того, как мы прибрали остатки трапезы, я проверил, что мангал погас, закинул за плечи рюкзак с документами и прочими ценными вещами и повёл Тимыча осматривать местные достопримечательности. Самый короткий путь на ту сторону холма лежал через его укрытую лесом вершину, однако я ещё не забыл, какие пути выбирают нормальные герои. Наш маршрут проходил по траверсу: длиннее, зато не надо проламываться сквозь сплетение веток, собирать полотнища паутины и рисковать получить в глаз каким-нибудь прутиком. По дороге я развлекал Тимыча байками о прошлых трофи, преследуя при этом коварную цель: к соревнованиям в середине июля мне нужен был штурман, причём вполне конкретный штурман. Тим слушал с интересом, вопросы задавал по делу, да только я отлично понимал, что это ни разу не означало будущего согласия на мою просьбу.

Противоположный склон холма был намного круче того, где находился наш лагерь. Мы дошли до обрыва и стали без спешки подниматься по его краю к вершине. Тут всё-таки пришлось прогуляться по лесу и получить свою порцию древесной трухи за шиворот, но открывшийся в итоге вид того стоил.

До горизонта — волны холмов. Одни с изумрудными прямоугольниками полей, вторые в плюшевых шубках леса, третьи — сочное разнотравье ещё не выгоревшей степи. Высоченное небо, всё в белых барашках облаков, мимо которых прокладывала путь серебряная точка самолёта.

— Какая красота! — восхитился Тим-Бабочка. — Прямо дух захватывает! А вон там внизу, это что?

Он показал на две явно рукотворные, хотя и заросшие травой неширокие насыпи, которые отходили навстречу друг другу от нашего холма и холма напротив, однако не смыкались, образуя зазор в несколько десятков метров.

— Вообще, это похоже на остатки плотины. Однако сколько я не искал на старых картах здесь реку или пруд, так и не нашёл. Одним словом, загадка.

— Интересно, — протянул Тимыч. — Можно посмотреть поближе?

— Можно, отчего ж нельзя?

Сначала мы внесли ещё немного хаоса в среду обитания лесных пауков, спустившись к подножию холма тем же путём, каким поднимались, а потом целеустремлённо зашагали к насыпям. Под ногами похрустывали прошлогодние соломинки, горячий воздух пах степью — тем особым смешением запахов трав и нагретой земли, в котором трудно различить отдельные ноты, но который ни с чем не спутаешь. Жужжали пчёлы, разноцветные бабочки перепархивали с цветка на цветок, в траве шуршали юркие ящерицы. Я поймал себя на том, что целиком нахожусь в моменте, без мыслей о прошлом и будущем, — счастливом состоянии, столь редком для города.

Мы облазили насыпи вдоль и поперёк — переполненный энтузиазмом исследователя Тимыч едва не сверзился с одной из них, подойдя опасно близко к краю, — только ничего нового так и не выяснили. День клонился к вечеру, возвращаться к лагерю пока не хотелось, и мы устроили запоздалую сиесту на спине «нашей» насыпи. Я лежал на траве, смотрел в небо и думал об облаках, самолётах и бабочках — то есть можно сказать, не думал вовсе. Тим сидел рядом, грыз травинку, но размышлял ли о чём-то или просто медитировал на голоса степи, я не знаю. Спешить было некуда, душевное молчание убаюкивало, и я, кажется, задремал, потому что когда вновь осознал себя в реальности, солнце почти коснулось холмистого горизонта.

— Идём обратно? — тихо спросил Тим. Я неуклюже сел — мышцы успели затечь и плохо слушались, — посмотрел на человека рядом и почувствовал, что теряю себя. В его лице, черты которого вдруг показались незнакомыми, словно мы впервые увидели друг друга; в светлых глазах, отражавших холмы, облака, закатное небо — всё, кроме меня.

Тим отвёл взгляд, и наваждение исчезло.

— Да, идём, — я