– Париж сегодня для нас недоступнее Индии… Жак, они недовольны королем. Шаг в сторону, и Генриха поляки просто запрут в какую-то из башен. Будут приносить на подпись бумаги, сочиненные в Сейме. С нами еще меньше станут церемониться.

Де Келюса опасность взбодрила.

– Значит, будем готовы. Просто так я им не дамся. У тебя есть идеи?

– Я бы провел показательную акцию устрашения. На балу около главных магнатов должна находиться группа наших, примерно трое-четверо. По сигналу следует взять Сиротку и по одному из Чарторыйских и Потоцких в заложники, приставив кинжал к горлу. Тогда сами будем диктовать условия.

Умудренный опытом прошлой жизни, я вряд ли бы настаивал на этом плане. Но здесь во мне все бурлило; живя в теле француза, тем не менее часто надеялся на русское «авось», оно еще не подводило. Де Келюс старше, ему за тридцать, душой он такой же авантюрист, но в делах больший прагматик.

– Не с нашим королем, мон ами. Он испугается столь решительных мер и никогда не одобрит. Подумаем, как его вывести, если шляхта взбунтуется.

– Знаю один путь… Проверю этой же ночью.

Ниже берлоги алхимика Пшемысского имелся тайный ход. Не сомневаюсь, поляки о нем также были осведомлены, так что тайным его можно считать весьма условно.

Но де Келюс прав – Генрих будет сопротивляться любой авантюре. Карл болен, однако его болезнь способна длиться годами, пока не сведет в могилу, нам же придется терпеливо ждать в Кракове, покорно выполняя приказы Радзивиллов.

В общем, если сравнивать с карточной партией, у наших противников на руках оказались все короли, тузы и рыцари. Мягкотелый Анжу склонен сказать «пас». Ставки сделаны, господа, вскрываемся!

Капитан королевской гвардии Николя де Ларшан скинул с себя все лишнее, кроме широкополой шляпы. Днем в середине июня солнце на юге Польши сияло так же энергично, как и обычно в это время в Париже. Анджей Опалинский отдал слуге ярко-красный плащ и черный берет с пером, явные атрибуты новой краковской моды на французский манер. У обоих небоевые шпаги с затупленными наконечниками.

И хотя поединок не должен окончиться смертоубийством и даже ранением участников, обстановка была наэлектризована, как воздух перед грозой. Публика разделилась, часть шляхты, особенно голосовавшая за Валуа, поддержала французские веяния и легкий стиль жизни, другая ратовала за традиции и считала нас нежелательными пришельцами, Опалинский, в общем-то лояльный к королю, в данный момент выступил фаворитом непримиримых. Его бритая на малороссийский манер голова поблескивала от пота, усы лихо загнуты и напоминали формой рога экзотического животного.

Де Ларшан сохранял внешнее спокойствие. Короткая седая бородка придавала ему безобидно-цивильный вид, но я-то знал, что против поляка вышел лучший ученик Шико. После меня, разумеется, лучший.

Великий маршалок коронный покрыт рубцами так, словно на нем шинковали капусту, в шрамах свод черепа, целый каньон пересек левую щеку. Конечно, нет мизинца на правой руке, на остальных пальцах – длинные белесые отметины давно заживших сабельных ран.

– Уложить его не сложно, – промолвил Шико. – Пан привык к сабле, шпага для него слишком легкая и быстрая.

Острый слух Генриха перехватил наши перешептывания.

– Уймитесь, задиры! – Вокруг все затихли, и его негромкий гневный голос разнесся по галерее второго этажа, откуда открывался вид на внутренний двор Вавеля, на короткое время превращенный в потешное ристалище. – Николя знает, что легкая победа только раздует пламя напряженности между нашими сторонниками и недовольной шляхтой. Я скорей соглашусь на его поражение!

Рядом почтительно молчали самые влиятельные из польской и литовской шляхты. Молчали, но принимали к сведению бесхребетность короля, способного на резкость только по отношению к самым приближенным.

– Ангард! – долетело снизу.

Сабельная школа поляка сразу проявилась в стремлении нанести рубящий удар первой третью клинка, где у боевого оружия он заострен. Де Ларшан спокойно парировал наскоки Опалинского, принимая удары сильной частью шпаги. Заметно, что французскому капитану приходилось несладко из-за взвинченного темпа. Он уже несколько раз пропустил подходящий момент нанести укол, скорее всего, из-за опасения, что «убитый» противник тут же хлестнет его сверху, и король присудит тому победу.

Поляк наступал, все время смещаясь вправо. Нетрудно догадаться, что он выбирал момент для решающей атаки – как только его тень протянется в сторону соперника, тот будет ослеплен солнцем. Опытный де Ларшан это тоже понял?

Да! Чуть наклонил голову, спасаясь полями шляпы от солнца, и отвел выпад шпаги ударом ладони в перчатке, его ответный выпад пришелся Опалинскому в лоб, да с такой силой, что поляк выронил оружие и схватился руками за голову.

Похоже, наш Генрих – единственный, кто не радовался удаче гвардейского капитана, победителю аплодировала даже оппозиционная шляхта, восхищенная мастерством. Опалинский, левой потирая ссадину на лбу, правой стиснул руку де Ларшану; со второго этажа не слышно их слов, но готов спорить – они договаривались выпить по случаю этой ненастоящей дуэли. Наконец, король трижды хлопнул в ладоши, чтоб совсем не выпадать из общего настроя, и объявил следующее состязание – в стрельбе из арбалета.

Я бы с превеликой готовностью посоревновался в стрельбе из пистолета или аркебузы, но даже заикаться не стоило. Наше величество прекрасно помнило, что именно с моими стрелковыми успехами связаны самые громкие французско-польские конфузы, не считая отложившейся женитьбы на Ягеллонке.

Шляхта показала себя более уверенно в конной программе, тут они действительно сильны. У французов к лошадям прозаическое отношение. Матильда обладала отменной выносливостью, слушалась голоса без шенкелей и не шарахалась от стрельбы, но цирковым трюкам я ее никогда не обучал.

Развлечения сменяли одно другое, ветер полоскал флаги, Вавель был заполнен атмосферой воскресного пикника, но у меня зрело смутное ощущение назревающей грозы. Что это – шутки подсознания, интуиция? Или на меня такое впечатление произвели взгляды шляхтичей, бросаемые на короля с вопросом: ну, сдержишь обещание? Не только с вопросом, но и с вызовом, руки их непроизвольно теребили рукояти сабель и кинжалов, исподволь выдавая сокровенные мысли. Встретился глазами с де Келюсом, он тоже на нервах. Все вокруг благостно, а на деле – пороховой погреб, среди которого Генрих баловался со спичками. Мои дуэли – мелочь, достаточно одного неверного хода короля, и шляхта немедленно сорвется с цепи, сменив милость на гнев, а ближайшая ночь станет Варфоломеевской по-польски, только в роли гугенотов будем мы, французские католики.

Критической точки накал страстей достиг к полуночи, когда король объявился в зале для приемов под руку с нареченной. Вроде смирился, но кто его знает… Половина королевской гвардии вышагивала в свите, игнорируя ранжир от старших к младшим, под камзолами у наших дворян поддеты кольчужные сетки. Я бы и пистолеты взял, но это уж чересчур провокационно.