Мам, можно я тебе кое-что скажу?» – её карие глаза лихорадочно блестели, губы запеклись от температуры.

«Что случилось, доченька? – обеспокоенно спросила Маша и снова села. Она прижала тыльную сторону ладони к Элизиной щеке и пробормотала: – Ты вся горишь».

«Мам… Я по секрету, ладно? – И Элиза жарко зашептала: – Мам, можно дядя Эдик не придёт к папе на день рождения? Пожалуйста. Только не говори папе. Можно?»

«Что-о-о?! – поразилась Маша. – Чего это вдруг? И как, по-твоему, я не скажу такое папе?»

«Мама, мамочка, ну, пожа-а-алуйста. – Элиза почти плакала. – Пожалуйста! Пусть он больше вообще не приходит!»

«Как это? Ничего не понимаю…» – Маша нахмурилась.

«Можно по секрету? Можно? – Элиза всхлипывала, по её болезненно красным щекам текли слёзы. – Ну, пожалуйста!»

«Так, ты себе сейчас ещё больше температуру наплачешь! – сурово сказала Маша. – И как тебе это вообще в голову пришло! Ты же знаешь, что папа очень дружит с дядей Эдиком. Ты знаешь, что для папы это общение – отдушина. Прикажешь ему общаться с коллегами по работе? Он же с ума сойдёт! Наш папа – тонкая натура, но ему приходится много работать, чтобы прокормить нас всех. И, по-твоему, на свой день рождения он должен отказаться от встречи со старым другом?» – негодовала Маша.

«Мамочка, мамочка, подожди… – Элиза плакала и хватала Машу за запястье, но та выдёргивала руку и собиралась уйти. – Мамочка… Он меня за грудь… Вот здесь…»

«Что?! – Маша оцепенела. – Что ты сказала?»

«Он меня за грудь… Трогает… Всегда, понимаешь? Всегда-всегда. – Элиза говорила навзрыд, икая и заходясь в тихом плаче. – Он меня трогает, вот здесь, не могу, не могу», – и она пальцами описывала по пижаме круги, пытаясь как бы показать, где это – грудь и как она выглядит.

«Что ты говоришь, – зашипела Маша. – Быть такого не может».

«Правда, мамочка, правда! – шептала Элиза. – Когда про гроб на колёсиках… Когда рассказывает сказку…» – и она отвернулась и дала волю своим рыданиям, заглушая их мягкой, душной подушкой. Маша молчала. Она не знала, что сказать и что сделать. А если Элиза врёт?.. А если нет?..

«Так, – наконец, произнесла Маша. – Не проси меня не обсуждать это с отцом. Это нужно обсуждать с отцом, – она сделала акцент на слове „нужно“. – Это его друг и его день рождения. И иного варианта просто быть не может. Я поговорю с ним. Не прямо сейчас. Там сейчас Иван, нам нужно остаться для этого наедине. Но я поговорю с ним. А потом расскажу тебе, что он решил. Хорошо?» – и Маша положила руку дочери на плечо. Элиза затихла. Медленно, не оборачиваясь к Маше, она покивала в ответ.

«Вот и хорошо. А пока лежи, пожалуйста. И… На– ка термометр, измерь ещё раз температуру».

К этому разговору Маша вернулась лишь спустя несколько дней. Элиза была так потрясена собственной откровенностью, что постоянно думала о маме, помнит ли она, что думает обо всём об этом, поговорила ли с отцом… И в конце концов пришла к выводу, что Маша разозлилась. Наверное, было бы хорошо, рассуждала Элиза, если бы мы жили с мамой вдвоём. Мы бы никогда не ссорились. И к нам бы в гости приходили только мамины подруги. Тётя Лида с Катей. «Девушки» с маминой работы… Элиза спохватывалась: а папа? А Иван? Где бы они были? И тотчас же принялась упрекать себя за эгоизм: им без мамы было бы очень плохо, так нельзя. И уныло смирилась со своей судьбой и с тем, что приходится ждать папиного дня рождения, на котором конечно же ей, Элизе, дочери именинника, будет особенно стыдно. Но чего же стыдиться, тут же спрашивала себя Элиза. Может быть, того, что она уже не интересуется гробом на колёсиках? Или, может быть, стыдиться самого голоса, самого взгляда дяди Эдика? Или стыдиться отца, которого она хочет лишить друга?..

Всё стало еще хуже одним вечером, когда Маша перед самым ужином вызвала Элизу в ванную, плотно прикрыла дверь и, оказавшись с дочерью в тесном жарком пространстве, вяло произнесла: «Отец отказался. Он уже пригласил дядю Эдика, это его друг, которому он доверяет. Был ещё вариант не рассказывать дяде Эдику, что папа празднует день рождения. Но мы его сразу же отбросили, ведь папа всегда празднует день рождения. Дядя Эдик обязательно бы узнал и страшно обиделся бы, если бы его не пригласили. Так что ответ – нет. И больше, пожалуйста, не начинай».

Элиза стояла и смотрела в пол. Стыдоба какая, вот позорище, думала она.

«Ну, давай, мой руки, и за стол!» – скомандовала Маша и вышла из ванной.

Элиза не шевелилась. Потом подняла руку и прижала ладонь к горячему змеевику. И долго грела её так, не понимая, что делает и зачем.

* За пару недель до Жениного праздника в жизни Элизы случилось нечто, навсегда её изменившее. Они с Машей сидели на кухне. На плите кипели макароны, скоро их надо было снять, откинуть на дуршлаг и обдать холодной водой, чтобы не слиплись. Маша допивала чай. Элиза нехотя натирала твёрдый Советский сыр.

«А куда это?» – на кухне вдруг появился Иван, за ним тянулся грязный чёрный след из детской, а в руках у него был разбитый цветочный горшок с повисшим кактусом.

«Мой кактус!» – взвизгнула Элиза и выхватила горшок из рук брата.

«Так, вот вы мне тут слякоть только не разводите! – прикрикнула на детей Маша. – Иван, веник! Элиза, брысь отсюда!»

Иван помчался в детскую, Элиза – в ванную. Маша вздохнула. Вот бы взять волшебную палочку и быстренько всё тут прибрать…Что-то Элизка там возится. Маша отправилась в ванную, но в коридоре столкнулась с мужем, который зачем-то последовал за ней. Дверь ванной была распахнута. В раковине лежали осколки горшка, среди них – точно подстреленный кактус с комком земли, навзничь. Рядом – Элиза с заплаканным лицом, у неё в руках – старые застиранные трусики, все в крови.

«Это что такое?» – строго спросил Женя, а Маша шикнула на него и просто сказала: «Иди отсюда».

«Что-о?» – в ответ рявкнул Женя. Но Маша уже протиснулась в ванную и плотно прикрыла за собой дверь.

С этого дня Элиза не могла смотреть ни на мать, ни на отца. Ей стоило серьёзных усилий поднять голову и вежливо слушать то, что они говорят. Впрочем, у неё действительно так много внимания уходило на эту сосредоточенность и эту вежливость, что до неё едва доходил смысл сказанного, и потому казалось, что она рассеяна, что ведёт себя странно, а порой и глупо.

«Элизка, ты