В то время мимо деревни проезжали страшные инквизиторы, которые писали книгу о мытарствах пойманных и осуждённых ими ведьм, они остановились в доме мельника, мрачного бобыля, одиночки, который никак не мог завоевать сердце нашей целительницы. И, конечно же, тот оговорил её как ведьму, дескать, она каждое полнолуние ходит в лес и берёт там волшебные травы у самого сатаны.

Описание леса и слежки за якобы ведьмой было настолько ужасным, что дети дрожали и громко стучали зубами. Затем дядя Эдик поведал им во всех деталях, как ведьму поймали, пытали и осудили. И Элизе вспоминались сборники рассказов о пионерах-героях, которые приходилось изучать по внеклассному чтению. В этих книжках подробно описывались пытки, которым фашисты подвергали храбрых пионеров. Но спросить у дяди Эдика, насколько пытки фашистов были похожи на пытки инквизиторов, Элиза не могла: перебивать его ни в коем случае было нельзя.

Наконец, сцена сожжения. Иван был напуган почти до слёз. Эдуардмитрич, чувствуя, что перегибает палку, встал и подошёл к окну. Толпа на площади замерла. Некоторые украдкой всхлипывали, глядя на кучу хвороста и привязанную к столбу ведьму. Инквизиторы зачитывали приговор. Мрачный бобыль-мельник потирал руки, и с его одежды медленно, как снег, сыпались хлопья муки. Эдик молчал. Элиза села в кровати и схватилась рукой за горло. Последние слова осуждённой никто не мог расслышать, кроме инквизиторов: она настолько обессилела от пыток и унижения, что едва произнесла: «Будьте вы прокляты! Пусть все мужчины вашего рода на пятьдесят колен будут одинокими и несчастными и никогда не получают того, что хотят!» Элиза почувствовала, что у неё брызнули слёзы. Иван испуганно смотрел на коренастую фигуру дяди Эдика, застывшую на фоне тёмного окна. За стеклом бушевала вьюга, перемешивая колкие снежинки с рыжими лучами московских фонарей.

«Ну, что, гроб на колёсиках?» – внезапно бодро спросил дядя Эдик. Дети молчали.

«А это правда было?» – наконец выдавила из себя Элиза.

«Увы, таких историй в своё время происходило немало, – подтвердил дядя Эдик. – Некоторые из них безвозвратно канули в прошлое, другие остались в книгах, письмах и дневниках как напоминание нам о человеческой натуре. Их надо знать, чтобы никогда такого не делать».

«А если их не знать, то тогда их и невозможно было бы сделать», – возразила ему Элиза. Эдик повернулся и посмотрел на неё долгим взглядом.

«Но ведь кто-то первый не знал – и сделал. Может быть, те самые инквизиторы и были первыми», – вздохнул он.

Элиза плакала. Иван вылез из постели и обнял сестру.

«Давайте, – как бы нехотя вздохнул он. – Гроб на колёсиках! Эта история гораздо веселее!»

«Вот только, Иванушка, не делай вид, что тебе не хочется это слушать!» – всхлипывая, но уже с улыбкой, сказала Элиза и смачно чмокнула брата куда-то в чёлку. Тот запрокинул голову и тихо, от всей души, расхохотался.

Дядя Эдик по-прежнему стоял к ним спиной.

«В одном давным-давно заброшенном городе, в который боялись заходить люди…» – подсказал Иван дяде Эдику. И дядя Эдик продолжил.

Он говорил медленно, иногда что-то меняя в уже знакомом повествовании, но Иван тут же прерывал его и заставлял повторять почти слово в слово ту версию, которую Эдик когда-то впервые рассказал на дне рождения Жени.

«Вот это память! Ты, Вано, профессором станешь, не иначе!» – сказал дядя Эдик и повернулся к детям.

Они всё ещё сидели на кровати Элизы, подоткнув под себя одеяло. Иван положил голову сестре на плечо.

«Так, это что такое? – притворно возмутился дядя Эдик и зашикал на детей: – А ну-ка быстренько по своим кроватям, лечь и закрыть глаза! Иначе я уйду!»

Иван нехотя переполз к себе, замотался в одеяло и плотно смежил веки, чтобы у дяди Эдика не осталось сомнений: страшилку можно продолжить! Элиза после истории про ведьму чувствовала себя странно. Она вовсе не хотела ложиться и закрывать глаза, но в то же время и не собиралась мешать брату получать удовольствие от «гроба на колёсиках». А потому сделала, как велел дядя Эдик, и история продолжилась.

Наконец стало понятно, что Иван больше не поправляет рассказ дяди Эдика. Значит, он уснул. Элиза лежала, не открывая глаз. Дядя Эдик замолчал. Элиза чувствовала, что он её разглядывает. Ей очень хотелось повернуться к нему спиной, сделав вид, что заснула и ворочается во сне. Но ничего не выходило: её словно парализовало. Больше всего на свете она бы мечтала сейчас стать невидимкой. Откинуть одеяло и гордо пройти мимо дяди Эдика, который бы метнулся к кровати и стал бы встревожено ощупывать одеяло, пытаясь понять, куда ускользнула эта ужасная девчонка. Выйти на кухню. Послушать, о чём там говорят папа и мама, пока дяди Эдика нет рядом. Отхлебнуть забытый чай из Машиной чашки. Потом незаметно отправиться в комнату родителей и тихонько включить там телевизор… А завтра – завтра проснуться уже видимкой.

Эдик сел к ней на кровать. Она зажмурилась изо всех сил – он не мог не заметить. Эдик молчал. Элиза тоже молчала. Его рука легла к ней на грудь. Оцепенение и пот – вот что сейчас чувствовала Элиза. Словно тяжкий душный дневной сон в предгрозовую жару не позволяет ей проснуться, но давит, давит своим весом и не даёт дышать. Единственное, что она смогла сделать, это расслабить веки: теперь она не жмурилась, а лежала спокойно, словно спала, пока его пальцы ласкали её соски через тонкую застиранную байку ночной рубашки.

«Спишь?» – шёпотом, как и в прошлый раз, спросил дядя Эдик. Элиза молчала. Она была заколдована кем-то злым и властным, и он, этот кто-то, не давал ей шевельнуться и произнести хотя бы какой-то звук, и, что самое ужасное, он, этот кто-то, жил внутри неё. Она чувствовала его у себя где-то то ли в животе, то ли в районе солнечного сплетения. Неужто это был магистр Франческо Прелати? Это его дух вселился в неё и заставляет тело Элизы вести себя предательски по отношению к её сердцу, к её разуму. Элизу стала накрывать тошнота, и ей показалось, что если бы её сейчас вырвало, то Франческо Прелати, чуждый и насмешливый, покинул бы её тело вместе с остатками ужина. Но ничего не происходило. Её ноги потели под одеялом, её руки лежали безвольными плетьми. Глаза были закрыты. Дыхание медленное и спокойное, как никогда. Если бы сейчас на месте дяди Эдика был убийца, ей бы не удалось ни крикнуть, ни убежать. И она презирала себя за это.

Пальцы дяди Эдика остановились. Потом, словно напоследок, ущипнули ее за грудь и мягко скользнули