прочь, слегка задев её шею. Кожа Элизы покрылась мурашками. Дядя Эдик ещё посидел, как чувствовала Элиза, глядя ей прямо в лицо, а потом нехотя встал и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Элиза стала жадно прислушиваться к тому, что происходит на кухне, она пыталась расслышать слова обычной дружеской беседы, которую вели взрослые, но густой шипящий шум в ушах не давал ей сосредоточиться, тошнота стала острее, звуки ускользали, пока совсем не исчезли. Из последних сил Элиза открыла глаза и не увидела ничего: вокруг была темнота. Она хотела крикнуть, но тело по-прежнему казалось парализованным, более того, она не чувствовала даже холода и пота, а её руки и ноги стали похожими на длинные конечности ватной куклы. Эта мягкость и безжизненность теперь были свойственны всему её телу. И пугали её – как и темнота вокруг – ровно до тех пор, пока остатки сознания не покинули её.

Воскресенье началось с позывных передачи «С добрым утром», которую так любил Женя. Вся семья и Эдик были в сборе, на завтрак Маша пожарила драники. Снаружи все еще было пасмурно и ветрено, Элиза сбегала в магазин, но там не было сметаны, зато ей удалось купить две бутылки кефира и банку томатной пасты.

«С добрым утром, с добрым утром, и с хорошим днём!» – пели из радиоприёмника.

«Сегодня я уезжаю, – заметил Эдик. – Я бы хотел поблагодарить ваш гостеприимный дом…» – он поднял чашку с кефиром для тоста.

«Тс-с-с… погоди…» – попросил его Женя, который прислушивался к радио.

«На улицах метель, и сегодня мы вспоминаем традиционные снежные забавы», – бодро сообщила ведущая передачи.

«Он это слушает?» – Эдик наклонился к Маше, и та, рассмеявшись, закивала.

«Это наш ритуал по воскресеньям», – тихо сказала она.

Женя ел, торсом подавшись в сторону весёлых голосов, перекидывавшихся шутками по радио. Элиза с Иваном выбрали самые хрустящие драники и активно жевали, строя при этом друг другу рожи.

«Ну, хорошо, – пожал плечами Эдик. – Радио – так радио! Я думал сказать тост».

«Сейчас, сейчас, – пробормотал Женя. Из приёмника раздалась песня. – Вот, пока они поют, давай свой тост!»

«Да ну, ерунда, я уже всё сказал! С драным утром, с драным утром и с кефи-фи-ром!» – запел Эдик, подражая позывным передачи. И отправил себе в рот изрядный драник. Маша и дети захихикали, Женя закатил глаза и, чокнувшись с Эдиком, тоже выпил кефира.

К вечеру Эдик уехал. Перед отъездом он обнял Машу и Женю, пожал руку Ивану и отправил из своей рыжей бороды воздушный поцелуй Элизе.

«Помилуй, господи, меня,

Я так устал, я целый год

Без крова жил и без огня,

Работал в поле, точно скот»,

– запел Женя

и упал в кресло.

«Па, не надо», – неожиданно раздражённо сказала Элиза.

«Что такое? – удивился Женя. – Ты же любишь эту песенку».

«Не люблю», – огрызнулась Элиза и быстро ушла к себе.

«Что? А что?» – приподнявшись в кресле, стал повторять потрясённый Женя, а Маша его успокаивала: «Ничего, ничего, подросток, бывает».

«Ах, подросток?» – вдруг взвился Женя.

«Ну-ну, остынь. Давайте лучше я чайник поставлю», – предложила Маша.

«Давай», – грозно сказал Женя и последовал на кухню за женой.

Но по дороге он остановился возле прикрытой двери детской и грозно сообщил: «Если ты позволишь ещё раз говорить со мной в таком тоне, ты очень пожалеешь!»

Элиза молчала. Из комнаты вышел Иван: глаза его горели, губы расплылись в удивлённой улыбке: «А ку– рабье есть? Я тоже хочу чай!»

День рождения, 1983

В марте дети простудились. Иван кашлял так, что ему прописали отхаркивающую микстуру. Внутри его маленькой смуглой груди что-то сипело и клокотало, но это ничуть не портило ему настроения, он всё так же увлеченно играл с конструктором, только в кровати, а вечерами слушал пластинки со сказками.

Элизе было полегче, но её выматывала постоянно скакавшая температура. Тем не менее, как только родители уходили на работу, она вставала и принималась бродить по кухне. Достав с антресоли старую «Книгу о вкусной и здоровой пище», Элиза бралась за кулинарные эксперименты. Так, в мусорное ведро отправились: клёцки из пшеничной муки, оказавшиеся невероятной гадостью, ватрушки из пресного теста, получившиеся большими бесформенными и не пропёкшимися блинами, печенье сбивное, рассыпавшееся в процессе приготовления в прах. Зато неожиданно хорошо вышли бисквитные пирожные с вареньем и бабка морковная. Все кулинарные неудачи Элиза тщательно скрывала от родителей, чтобы ей не сказали, что она переводит хорошие продукты. Выбросив очередную липкую бяку в ведро, она медленно, обливаясь от слабости потом, отправлялась на лестницу, к мусоропроводу.

«Ну, зачем ты выносила мусор и мыла посуду», – с ласковым упрёком говорила вечером Маша, обнаружив дочкины подвиги.

«Захотелось», – отвечала Элиза, а Иван, свидетель её дневных занятий, тихо сидел в кровати, уткнувшись в свой конструктор, чтобы только не засмеяться и не выдать сестру.

«Посмотри, какие славные бисквиты вышли у Элизки», – и Маша ставила перед Женей тарелку с ещё тёплыми пирожными.

«О, может быть, ты сделаешь такие на мой день рождения? – предложил Женя и подмигнул дочери. – Кстати, – обратился он к Маше, – надо дедушку Карла попросить сходить за ветеранским заказом. Вдруг там будет что-то приличное».

«Вдруг там будет „Птичье молоко“!» – захлопал в ладоши Иван.

«Тогда пусть возьмёт с халвой, а не с шоколадом», – попросила Элиза.

«Да, но главное – шпроты, горошек, колбаса… Что ещё… Венгерская курица, а если можно будет, две… Я напишу», – сказала Маша.

«Тогда давай список. А я ему позвоню», – кивнул Женя и принялся жадно уничтожать бисквит.

Элиза, довольная тем, что бисквит понравился, села и пристально смотрела на отца.

«Знаешь, как там надо было взбивать желтки с сахаром… Долго… Как гоголь-моголь», – вдруг произнесла она.

«Взяла бы миксер… И вообще, зачем ты опять готовила? – упрекнула её Маша. – Когда тебе к врачу?» «Завтра», – вздохнула Элиза. Ей не хотелось в школу и нравилось так болеть, несмотря на слабость и постоянную испарину.

«Ну, тебя ещё не выпишут, – махнула рукой Маша. – Ты еще слишком слаба», – и она быстро приложила теплую сухую ладонь к влажному Элизиному лбу. – О-о-о, давай-ка померяем температуру…»

Элиза вздохнула и, взяв градусник, улеглась в постель.

Через десять минут Маша села на краешек Элизиной кровати и посмотрела на необычно румяное лицо дочери. Элиза отдала Маше градусник.

«Тридцать семь и восемь», – констатировала Маша. – «Никуда ты завтра не пойдёшь, я снова вызову врача». И она собралась было уходить, но Элиза взяла её за руку.

«Мам, – тихо попросила Элиза. –