С непривычки побаливают ноги, но хочется идти и идти вдоль моря дальше по зеркальной гладкой и еще мокрой твердой поверхности накатанного песка, от волны до следующей волны. Иногда выбившаяся волна неожиданно набегает на меня, делает мокрым и мешает идти.

Я шагаю вдоль моря, а надо мной, в вышине, на яркой голубизне неба чертит свои загадочные фигуры эта странная птица, которую я прозвал для себя абракадаброй за неестественную изломанность тела и каталожной принадлежности которой я так и не нашёл. Имени этой птицы никто не знал. В ответ только пожимали плечами. Словом, это была для всех загадочная птица, не спускавшаяся с высот своего парения и дарящая только свой распластанный профиль на бездонной небесной голубизне, и, возможно, это был рукотворный эльф.

В этот день я шёл всё дальше и дальше. Прошёл уже треугольные крыши «ушастиков» местного фасона и соседствующие с ними башни королевского отеля, а зеленый крайний мыс со строениями, выступающими из зелени, был всё так же далек, выглядел желанным, и к нему влекло.

За курортными отелями начинались разноплановые частные строения, сперва попроще, затем всё интересней. Я шёл, любуюсь ими, дивясь неуёмной фантазии их владельцев, пока не встретил знакомое. На выступающем в море мысу красовался дом с визиток моих подарочных корзин с фруктами. Я будто вновь погрузился в загадочный сон.

4

Я осторожно тяну на себя стеклянную дверь. Что за ней? Смогу ли я вежливо извиниться, и нет ли внутри сторожевой собаки? Я пуглив, как сереки, и способен, подобно ему, сносно существовать лишь при условии полного отсутствия опасностей. Но что-то влечёт меня, и я вхожу. Здесь всё разукрашено, и может, это рождественский сюрприз. С потолка свисают там и тут нити со снежинками и стеклянными кусочками льда. Это рукотворное чудо хотелось завершить, чтобы вспыхнул свет и засверкали бриллиантами нити вокруг. За стеклянной раскрытой дверью в полумраке в центре залы журчит фонтан и опять-таки нити со снежинками.

Я вздрогнул. В соседней комнате кто-то старчески закряхтел.

– Извините.

Осторожно вхожу в соседнюю комнату. Но в ней никого. Журчит лишь самовоспроизводящийся фонтан, вода которого, видно, закольцована. Вода убегает сквозь решётку дна круглого бассейна.

Я ищу нить висячего выключателя и нахожу его в углу, но тронув ручку, измазался. Ручка в мастике: вязкой, с приятным запахом. Где руки помыть? Свет не включился: должно быть, он где-то центрально вырублен, и нужно искать щиток.

Вокруг фонтана висят блестящие шнурки. Я протягиваю руку к воде, но один из шнурков шипит. Господи, да это не шнурки. Живые блестящие змейки висят вокруг воды, защемлённые хвостами в люстре-колесе, и, поднимая головки, мечтают вцепиться в того, кто подойдёт ближе. До этого выглядевшие изящными украшениями, они живы, а может, даже играют роль коварного сюрприза, дожидавшегося меня в таинственном полумраке.

Комнатный фонтан для меня не новость. Такие, но поменьше, используются по праздникам и у нас. Но этот шикарно оформлен и поражает масштабом. С виду круглый бассейн с кольцевой стенкой-перегородкой. Но и не бассейн вовсе, а террариум, на дне которого копошатся змеи.

Опять слышатся кряхтение и кашель. В высоко подвешенной клетке яркий попугай оправляет роскошные перья. Попугай покряхтел и по-русски произнёс: «Клюнет, клюнет. Обязательно клюнет», рассмеялся старчески, покашлял и добавил чётко: «Abgemacht».

Клетка его была подвешена высоко и в стороне от стен, может быть, от змей. Попугай явно оказывал мне услугу. И не хотелось думать, что бы могло произойти. Во всяком случае, некогда рассуждать, что это за фокусы. Надо ли говорить, что я поспешно убрался с безлюдной виллы.

5

Снова иду вдоль берега. Деловито пробегают мимо редкие бегуны, не желая и здесь расстаться со своей здоровой утренней привычкой. А меня не заставишь бегать. Я бреду по кромке моря. Ситуация наводит на размышления. Посещение виллы отнюдь меня не испугало. Я лишь задумался. Самое время поразмышлять. Развлекали меня здесь или пугали?

Да что это за фокусы? Если бы покушались на мою жизнь, то это можно сделать здесь значительно проще. В воде. Притопить, когда я уплываю до буёв. Это так легко сделать одному из чертей, что тренируются в бассейне в чёрных костюмах с аквалангами на спине. Они плавают у стенки и дна бассейна, иногда пугая отдыхающих, проплывая под ними над самым голубым дном расплывчатыми тенями, и мне с лежака, с берега, представляются саламандрами, готовящимися к войне. Да, они тренируются здесь для противостояния с открытым карибским морем за коралловым барьером острова Косумель. И наверное, нужно соображать всё-таки, не стоит плавать очертя голову черте где.

Я плаваю только в отведенном огороженном пространстве. Сюда не залетают стремительные катера, не видно под водой извилистых муреньих нор и не высовываются из воды пугающие акульи плавники. Разглядывание дна меня постоянно успокаивает. На дне здесь редко встречаются тёмные пятна водорослей. Песок да песок.

У крайних буёв ты уже совсем не виден с берега и предоставлен самому себе. Тут уже, рассекая воду, опасно проносятся быстроходные катера. Одни на воздушной подушке, пловцам безопасные, другие опасные – винтовые.

Буи выглядят издалека в воде яркими оранжевыми пятнами. Меня постоянно тянет нарушить обозначенный ими запрет, но я его не нарушаю и плаваю только до этих колышащихся в воде шаров и верёвок между ними. Это метров сто от берега, дозволенного плавательного пространства, и невольно приходит в голову, как легко при желании здесь со мной расправиться. Стоит потянуть за ноги и придержать под водой, и «Finita la commedia». Всё получится так естественно.

На загадочной вилле меня, видимо, развлекли. Как-то раз на экскурсии водитель экскурсионного минивэна остановил его на узкой дороге, вышел, хлопнул в ладоши, и из мангровых зарослей на дорогу, разевая пасть, выполз крокодил. Местные, в отличие от меня, вероятно, ближе природе. Увы. Теперь в ярком утреннем свете и виденное вспоминалось иначе. Скорее в ракурсе утилитарного: мол, не играют ли здешние змейки в отсутствии хозяев роль охранных собак? А на стелах, возможно, присутствуют не символом вечности, а знаком гостеприимства, хотя и не с нашими представлениями. Предупреждали же меня повсюду каменные доски со змеями, кусающими собственный хвост, а может, лишь приветствовали по-своему.

Когда ацтеки с севера появились в этих местах и увидели змей, они обрадовались. Змеи показались им символом изобилия этих краёв. Змеи входили в их продовольственный рацион. Они и в современном гербе Мексики: орёл держит в когтях змею. И поэтому не разбираться нужно, подходит ли мне этот абсолютно чуждый южный мир, а не задумываясь, решить, что все эти штучки не для меня. Я возвращаюсь в привычный мир. Жизнь моя теперь ограничена кромкой моря, не погружаясь в море и не углубляясь в сушу, а я на её кромке, среди людей. Безъязыковый Робинзон Крузо.

Впереди уже ряды наших жёлтых лежаков, и показался наш крайний корпус, тоже жёлтый, смотрящий в море. В утреннем солнце он выглядит с моря наблюдательным пунктом, развернутым фронтом к враждебной стихии, обманчиво ласковой утром, с которой, как нам известно, следует быть настороже.