– Нет, нет, – возразила королева, печально поникнув своей прекрасной головой, обыкновенно столь величественно поднятой. – Давно уже нет у меня этой гордой уверенности. Да, с нею прибыла я во Францию, искренно желая обрести любовь и благодарность французского народа. Но я чувствую, наконец, что тайное разногласие, существовавшее с самого начала между мною и французами, приобретает силу, с каждым днем наводящую на меня больший страх и ужас. Сегодня же я поистине страшусь того, что должно свершиться в Париже. Всю ночь мучимая бессонницей, я сражалась со страшными призраками, потому что, если парламент оправдает кардинала де Роган, я погибла!

Под руку с обеими дамами, как бы нуждаясь в их опоре, королева дошла до беседки, сиявшей перед ними в розовом свете восходящего солнца. Здесь Мария-Антуанетта села между своими подругами, скрываясь от все выше и выше поднимающегося светила. Яркий свет внезапно залил пурпуром удивительную белизну ее лица и шеи, и в таком блеске величественная красота королевы произвела на обеих спутниц чарующее впечатление.

– Видя ваше величество в такую минуту, – сказала живая и умная графиня Диана, – можно перед вашим чудным ликом поклоняться счастью и силе красоты, и безбожником будет тот, у кого при этом останется мрачное на уме. Умоляю ваше величество быть веселой и счастливой, как вы обязаны быть перед самой собой.

– Вы милы, как всегда, добрая графиня Диана, – ответила королева, целуя ее в прекрасный лоб. – Но вы, графиня, ум более сильный, чем другие; вы заняты литературой, наукой и изучаете вещи, о которых мы и мечтать не можем. Как я обязана моей невестке, графине Артуа, что она отпустила вас на несколько дней сюда к нам, в Сен-Клу. Графине можно позавидовать, что она постоянно пользуется таким обществом.

На это посыпались остроумные шутки и насмешки графини Жюли над ученостью своей невестки, на минуту развеселившие королеву. Но скоро она опять стала серьезною, и ее кроткое прелестное выражение сменилось задумчивым и печальным. Она опустила голову на свои роскошные белые руки и молчала.

– О, если бы я только знала, за что меня во Франции так не любят! – воскликнула она наконец с горестью, всплеснув руками и громко зарыдав. – Что я сделала, чтобы видеть вокруг себя лишь врагов и преследования, и собирать лишь горящие уголья вместо цветов благодарности и преданности, которыми думала себя украсить? Народ меня ненавидит. Я это с каждым днем чувствую более и более, а между тем я готова была отдать ему мое сердце. Я считала французов нацией благородных и вежливых людей, которые окажут справедливость хоть женщине, если не королеве. Между тем их страсть к злословию, которую я незаслуженно навлекла на себя, задела меня именно в самых святых чувствах женщины и отравила мне радость исполнения обязанностей королевы. Ах, я подчас скорблю до смерти, что так несчастлива в симпатиях ко мне французского народа.

– Нет, – воскликнула с пламенным воодушевлением герцогиня де Полиньяк, – вас любят, королева! Позволю себе напомнить прекрасное слово маршала де Бриссак, облетевшее всю страну и отозвавшееся в сердцах всех французов. Это было в день торжественного въезда в столицу после вашего бракосочетания с дофином Франции. Указывая на густую ликующую толпу, волновавшуюся близ ратуши, у ног вашего величества, губернатор Парижа сказал на своем, поистине рыцарском, языке: «Государыня, вы видите там двести тысяч влюбленных, очарованных вашею особой». И таких сцен можно привести множество, когда народ летел на встречу вашего величества с пламенной любовью, чтобы уловить луч вашей чарующей улыбки или хотя бы услышать шелест вашего платья.

– Тем хуже для меня, что я утратила это расположение, не зная даже, как и по какой вине! – вздохнула королева, углубляясь все более в мрачные мысли. – Неудачно тоже и ваше напоминание о том дне моей жизни. Ведь ему предшествовало то ужасное несчастие, когда во время фейерверка в толпе произошла такая давка и замешательство, что одни других топтали, и на месте осталось до четырехсот убитых и раненых. Теперь только я понимаю многие из этих страшных предзнаменований, встретивших меня при моем первом вступлении во Францию и послуживших теперь моим врагам сюжетом для пасквилей.

– Но ведь есть и прекрасные, великолепные стихотворения, написанные в честь вашего величества, – заметила графиня Диана, опускаясь на колени к ногам опечаленной монархини. – Кто не знает наизусть стихотворения великого Вольтера о красоте, любезности и доброте королевы? А это был тот ужасный Вольтер, для которого вообще не было ничего святого на троне и на алтаре; но и его гордый ум должен был поддаться чарующему обаянию королевы.

– Вам хочется меня утешить добрыми воспоминаниями, благодарю вас! – сказала королева, быстро вставая и поднимая за собою графиню. – Воспоминания часто, подобно балансирным шестам, помогают противостоять злому настоящему. Но опасность, угрожающая мне сегодня, слишком велика, чтобы я могла успокоить свое тревожно бьющееся сердце несколькими засохшими букетами прошедшего. Посоветуйте, как мне перенести сегодня эти страшные ожидания? Что нам делать до прибытия известий из Парижа?

– Мне пришла в голову нечаянная мысль, ваше величество, мы предупредим эти известия, отправясь сами сейчас же в Париж! – сказала герцогиня Жюли, глубокомысленно приставив свой пальчик к носу. – Там будет видно, не можем ли мы еще что-нибудь предпринять для благоприятного оборота дела. Во всяком случае, мы прибудем в Париж задолго до начала парламентского заседания и можем вступить в дружеские переговоры с некоторым из господ членов парламента, между которыми я могу назвать трех моих друзей. Как только приедем в Тюильри, призовем к себе этих господ и склоним их в пользу справедливых и неизменных желаний вашего величества. Что ваше величество думает о таком проекте?

– Мне он кажется чрезвычайно удачным! – с живостью воскликнула королева. – Ах, сама я так беспомощна и нерешительна, что одна возможность действовать представляется мне уже светлым лучом в окружающей меня тьме. Король останется еще сегодня весь день в Версале, где у него дела. Хотя мне хотелось бы не делать ни одного шага в этом деле без его ведома, однако я думаю, он не рассердится на меня, что я хочу облегчить свою сердечную тоску и разузнать мнение парламента. Мнения поддаются вообще влиянию, а так как теперь моя честь и доброе имя находятся в зависимости от парижского парламента, то нельзя меня осуждать за то, что я не сижу сложа руки. Конечно, давно бы нам нужно было пошевелиться, но король, как всегда, мыслил чересчур благородно и надеялся на благоприятное решение на основании лишь совести и закона.

– Так я поспешу во дворец, чтобы сделать распоряжение об отъезде вашего величества, – сказала графиня Диана.

– Да, поспешите, прошу вас! – с живостью воскликнула королева. – Пусть немедленно запрягут самых лучших лошадей, и я проеду это расстояние от Сен-Клу до Парижа так быстро, как еще никогда никто не проезжал его. Вы обе, мои дорогие, будете сопровождать меня, потому что я чувствую себя хорошо лишь в вашем обществе и только среди вас сохраняю некоторую надежду противостоять моим врагам.

Графиня Диана пустилась бежать для передачи в замке приказаний королевы, в то время как Мария-Антуанетта под руку с герцогиней Жюли медленно следовала за нею по большой аллее парка.