А за городом было хорошо. Легкий ветерок неторопливо гнал по небу белые облака, светило солнышко. Из кювета доносились лягушачьи трели. Над дорогой кружила пара стрекоз. Чуть дальше, на одиноком холме, к небу тянулась семейка раскинувших во все стороны густые лапы сосенок. Тишь да благодать.

— Товарищ, — Клаус наклонился вперед к Михаилу Гайде, — я бы хотел тебя попросить об одолжении.

— Да, слушаю тебя.

— Попроси своих однополчан, когда в следующий раз полетят бомбить Англию, пусть бомбят получше. Передай им мою просьбу целиться как следует. Я хочу, чтоб каждая бомба ложилась в цель, — говорил Клаус взволнованным голосом, — пусть они отомстят.

— Что случилось, друг? — Михаил повернулся к немцу. В уголках глаз обер-лейтенанта блестели слезинки. Мюллер сдерживался, пока сдерживался, чувствовалось, он на грани срыва.

— Мне только сегодня сообщили, — Клаус судорожно сглотнул подступивший к горлу комок. — Товарищ, позавчера погибла моя сестра.

— Она жила в Берлине? — Гайда вспомнил, что по радио передавали об английском налете на столицу Германии.

— В Берлине. Хелен была дома вместе с детьми, ждали Фрица с ночной смены, — слова давались Мюллеру с трудом. Офицер еле сдерживался, чтоб не разрыдаться. — Бомба попала прямо в дом. Никто не выжил. Куча щебня. Груда мусора. Они должны заплатить. Слышишь меня, товарищ, передай своим однополчанам, расскажи им, как под английскими бомбами гибнут наши жены и дети. Расскажи, как лимонники убили мою сестру и племянников. Маленькие дети. Герда даже в школу не ходила, а Вилли еще… Ему годик от роду был.

— Я расскажу все и попрошу отомстить за твоих родных. — Михаил положил руку на плечо товарища. — Я понимаю тебя.

— Ты не понимаешь, — упрямо мотнул головой Клаус, — извини, но ты не можешь меня понять. Ты не терял родных, и дай тебе бог не знать, что это такое.

Капитан Гайда хотел было возразить, но вовремя удержался. Человеку тяжело, он потерял родных, страшное дело. Клаус прав — не дай бог кому узнать, как это терять родных, как это чувствовать, что гибнут дети, когда похоронки приходят не с фронта в тыл, а наоборот.

— Ты прав, моя жена и дети в безопасности, я надеюсь обнять их, когда вернусь домой с войны. Мне приходилось хоронить боевых товарищей, у меня на руках умер отец. Это тяжело, но это… — Михаил хотел было сказать: «в порядке вещей», но не стал.

— Это не сравнится с твоим горем, товарищ. У тебя есть дети?

— Да, Микаэль, они на моей родине под Дрезденом. Я надеюсь, англичане туда не доберутся.

— Я буду рад после войны пригласить тебя и твою семью в гости.

— В Москву? — кисло улыбнулся немец.

— Нет, я родом из Харькова, а семья сейчас живет в Крыму.

— Я знаю, где находится Крым. Далеко. Давай сначала ты в гости ко мне в деревню Липпенвальд, а потом мы поедем к тебе.

— Давай, — кивнул Гайда. — Слушай, — продолжил особист серьезным тоном, — у заместителя командира нашего полка тоже погибла семья. Жена и две дочки. Это было в марте. Знаешь город Баку?

— Знаю, — проскрежетал зубами Клаус Мюллер. — Они заплатят. Эти свиньи за все заплатят. Твой товарищ настоящий мужчина, он мстит убийцам своих детей.

— Да, майор Чернов говорил, что хочет пройтись по развалинам Лондона.

— Я надеюсь, мы вместе увидим Лондон, — усмехнулся обер-лейтенант Мюллер. Слез на его лице больше не было, теперь светло-серые глаза немца светились решимостью. — Мы вместе дойдем до Лондона, товарищ, и спросим у английских свиней, что они чувствовали, сбрасывая бомбы на мирные города, о чем они думали, убивая детей?

— Вместе дойдем, — как эхо повторил капитан Гайда.

— Время — деньги. — Клаус Мюллер встрепенулся, провел ладонью по зачесанным на затылок волосам. Глубокий вздох, медленный выдох. Пауза прошла, теперь на заднем сиденье «эмки» восседал настоящий немецкий офицер, боевой орел без страха, упрека и тени сомнения на мужественном, словно отлитом из стали лице.

Машины подлетели к развилке дороги в точно назначенное время. «Эмка» свернула на змеящуюся между полями узкую избитую колдобинами дорожку. Грузовик затормозил. Через задний борт посыпались солдаты. Быстро, четко, как на учениях. Бойцы рассыпались цепью и побежали через поле к приткнувшимся в тени пирамидальных тополей домикам.

«Блиц» взревел мотором, выпустил облачко сизого дыма и покатил дальше по главной дороге. Через три километра он должен выйти к реке и высадить у причалов оставшихся в кузове бойцов.

Между тем пехота легко обогнала трясущуюся по кочкам и колдобинам легковушку. Михаил Гайда, вцепившись обеими руками в дверцу и сиденье, глотая набившуюся в салон густую пыль, костерил на чем свет стоит местных безруких фермеров, неспособных следить за единственной дорогой, связывающей их с внешним миром.

С заднего сиденья «эмки» доносились сочные матюки, равно как на русском, так и на немецком языках. Солдаты перестали стесняться начальства после того, как красноармеец Куприянов чуть было не выбил себе глаз стволом карабина на первом же ухабе. Впрочем, до обер-лейтенанта Мюллера им было далеко. Если бы не выворачивающая желудок наизнанку тряска, Михаил Гайда с удовольствием бы записал непринужденно слетавшие с губ Клауса выражения. Для общего развития и языковой практики, так сказать.

Через двести метров издевательства над машиной Петр догадался съехать с дороги и покатил дальше по сжатому полю.

— Вот так и надо было с самого начала, — недовольно пробурчал Гайда.

— Извините, товарищ капитан, не догадался, — кивнул в ответ водитель.

— Руль держи, — бросил ему особист.

— Шайссе канаке, — прозвучало на заднем сиденье, — попросите водителя остановиться перед воротами.

Гайда и сам собирался приказать не заезжать во двор. Петр затормозил на относительно ровном и чистом участке грунтовки перед фермой. Капитан и обер-лейтенант вышли из машины и зашагали к воротам, поправляя на ходу фуражки. Гайда при этом успел переложить пистолет из кобуры в карман. Патрон уже был в стволе. Привычка полезная, хоть и серьезное нарушение наставления.

Ферма, на первый взгляд, впечатления не производила. Небольшой двухэтажный домик, знавший лучшие годы. Увитое диким виноградом недавно покрашенное деревянное крыльцо с резными перилами. Заросшая травой куча всевозможного хлама. Обветшавшие дворовые постройки, сравнительно новый сарай, из которого доносится лошадиное ржание. Аккуратные грядки, выглядывавшие из-за покосившегося дощатого сеновала. Да, хозяйство переживало не лучшие годы. Чувствовалось, что крестьяне всеми силами пытаются поддержать ферму, но дела у них идут все хуже и хуже.

Сам хозяин, коренастый невысокий мужчина в грязной рубахе, стоял на крыльце и громко, эмоционально жестикулируя, объяснял лейтенанту Клотштейну, что налоги он платит, ничего незаконного в доме не держит и совершенно не понимает, какого дьявола господин лейтенант привел сюда целую банду своих оглоедов.