– Вы были на войне? – спросил он.

– Я не был на фронте, – ответил писатель, – но я писал о войне и буду писать еще, тем боле что та, что близится, будет еще ужаснее и смертоубийственнее, чем предыдущие.

– Та, что близится?

– Всегда близится какая-нибудь война. Всегда умирает какая-нибудь цивилизация, а пришедшая ей на смену назовет ее варварством.

– Что же нам делать, если все должно кончиться плохо? – спросил Петрус.

– Да пить вино и любить женщин! – сказал писатель. – И верить в красоту и поэзию, единственно возможные религии в этом мире.

– Вы не христианин? – спросил Петрус.

– А вы? – Писатель с усмешкой взглянул на него.

– Нет-нет, – сказал Петрус, – я…

Он замолк, посчитав невозможным сказать, кто он.

Писатель еще больше развеселился.

– Вы читаете? – спросил он.

– Да, – ответил Петрус, – столько же, сколько путешествую.

– Мы слишком много живем книгами и слишком мало природой, – сказал тот.

– Я многое узнаю, путешествуя, но гораздо больше я узнаю из книг, – возразил Петрус.

– А раз я ничему не учился, то многое узнал, – ответил человек. – Я однажды написал так в одной книге, но никто не будет этого читать, едва увянут цветы на моей могиле.

– Значит, надежды нет? – спросил Петрус.

– Только поверив в розы, можно заставить их расцвести, – сказал писатель. – А то, что им предстоит умереть, ничего не меняет. Всегда есть война, которая близится, и война, которая заканчивается, поэтому нужно неустанно мечтать.

Воцарилось молчание, и они выпили по последнему стаканчику.

– Знаете, кто умирает первым? – наконец задумчиво спросил писатель.

Петрус не нашелся что ответить.

– Провидец, – продолжил писатель. – Всегда первыми же выстрелами убивают именно провидца. И, падая в снег, понимая, что умирает, он вспоминает об охотах своего детства, когда дед учил его уважению к косулям.

Снова повисло молчание.

– Будь здоров, друг, – сказал писатель после долгой паузы. – И пусть жизнь подарит вам веселье, это самая приятная форма мужества.

Петрус часто размышлял о том разговоре, и ему не составило труда следовать полученным ориентирам – вино и женщины, – однако он хорошо понимал, как можно познавать, не учась. В этом преимущество романа, сказал себе он, по крайней мере, для читателя; а вот написать его – совсем другой коленкор.

В тот день Петрус не только познакомился с писателем, но и получил от своего приятеля-винодела удивительные сведения, по следам которых он и решил отправиться.

– Я недавно был в Испании, – вдруг резко сменил тему винодел (его звали Гастон Бьенёрё).

При этих словах в его взгляде мелькнула легкая растерянность, что удивило Петруса, привыкшего к обычной открытости и красноречию своего знакомца.

– В одном местечке в Эстремадуре, под названием Йепес, – продолжил Гастон. – Там есть замок и удивительный подвал, куда съезжаются все виноделы Европы.

Он замолчал, отпил глоток особого вина для друзей, ни одна бутылка которого никогда не поступит в продажу, и забыл, что сказал. Когда за ужином Петрус вернулся к этой теме, Гастон ничего не смог ответить.

На следующий день в Нандзэне страж разделил с ними видение каменистой безводной долины с редкими деревьями и холмами, изнемогающими под солнцем, а на горизонте – деревушки с нависающим над ней фортом. Часом позже Петрус высадился там. Жара стояла адская, и он заворчал, потому что пришлось надевать плетеную шляпу, которая натирала ему лоб. Надо ли уточнять, что прошло тридцать лет – что равно четырем годам жизни эльфа – после того, как наш герой стал специальным эмиссаром Совета в мире людей? И что не нашлось и следа двоих детей ноября и снега, а наша история словно вмерзла в вечные льды? И все же проявим терпение, ибо все связывается воедино и приходит в движение, и однажды Петрус узнает, чего следует ждать от Йепеса. В деревне ему не встретилась ни одна живая душа; он заглянул в трактир, где, по сравнению с пеклом снаружи, ему показалось прохладно, как в могиле; никто не подошел к нему, и, слегка остудившись и потеряв терпение, он покинул заведение и двинулся по крутой дороге, ведущей к форту.

У ворот крепости он столкнулся с мальчиком, в знак приветствия махнувшим ему рукой.

– Каким добрым ветром тебя принесло сюда? – вежливо поинтересовался тот, однако преградив Петрусу дорогу.

– Я пришел по рекомендации одного моего друга-винодела, – ответил Петрус.

– А сам ты винодел? – спросил мальчик.

– Нет, – признался Петрус, которому в этот момент совсем не хотелось врать.

– Мне очень жаль, но ступай своей дорогой, – сказал юный страж.

Петрус поднял глаза на каменные стены и посмотрел на узкие окна. Высоко-высоко в небе парил орел, и в воздухе витало ощущение отточенной твердости, но еще и благоухание чуда, запах ярости и роз, который заставил его вспомнить о поэзии родных туманов. Миры рождаются, потому что умирают, пробормотал он, прежде чем раскланяться с мальчиком и повернуть обратно. Потом ему в голову пришла еще одна строка, и в конце концов он попросил Нандзэн забрать его.

– Рождение ждет всех, – повторял он, приземляясь на красный мост.

Он доложил о своем посещении стражу и Главе Совета, озадачив и их тоже, и было решено, что назавтра он туда вернется.

Однако именно в этот поворотный момент нашего повествования пришедшая из Рима весть громом прогремела на горизонте поисков, перевернула весь намеченный план действий, отвлекла Петруса от Йепеса и заставила самого Главу Совета принять историческое решение.

Роберто Вольпе умер и завещал все имущество своему сыну Пьетро, у которого Глава Совета – по-прежнему под той личиной, которую он использовал в мире людей: Густаво Аччиавати, тамошний дирижер, – попытался купить картину. Пьетро отказал, но они стали друзьями. Еще раньше Леонора Вольпе, юная сестра Пьетро, влюбилась в Маэстро, который часто бывал у ее отца под предлогом коллекционирования рисунков Возрождения. Глава Совета, который тоже полюбил Леонору, не искал возможности изменить судьбу, ибо присутствие этой женщины стало для него важнее, чем что-либо иное на свете. Высокая, темноволосая, медлительная и элегантная, она придала его жизни насыщенность, которой ему всегда не хватало. В ее несколько строгой красоте, чуждой всяким украшениям и ухищрениям, он черпал ощущение земли и корней, которое шло вразрез с постепенным угасанием туманов; но было в ней и что-то от танцовщицы, томная манера двигаться, которая напоминала деревья его родного мира. А потому он постоянно оставался по ту сторону красного моста, хотя так и не раскрыл тайну окончательного перехода в мир людей и ему приходилось скрывать от них свою эльфийскую природу. Путем преобразования, которому он подверг мост, амстердамский художник сумел обрести генетические свойства человеческой расы, но, поскольку серую тетрадь обнаружить не удалось, новый Густаво вынужден был пока что довольствоваться тем, что выдавал себя за человека.