Название свое ягоды получили потому, что очень похожи на плоды довольно редкого растения — глушника. Растет кустарник там, где лес темный, почва болотистая, влажная. В глухих местах растет. От того и назвали его так. Если волк такую ягоду съест — действительно отравится. Вот только волки — не люди, и всякую гадость в рот не тянут.

Агата открыла банку и тут же разбила стакан с молоком. Рука дернулась от обиды. Опять!

— С вами все в порядке? — выглянул из подсобки Касс.

Госпожа Агата пронеслась мимо, будто самая настоящая ведьма. Глаза горят, волосы развеваются. В руках банка с чаем.

— Ну что ж такое-то?! Госпожа Агата? — Но Кассу не ответили.

Повар вздохнул и вернулся к созданию своего шедевра.

Эрик услышал, как она бежала еще до того, как взволнованная женщина приблизилась к кабинету.

— Что? — выскочил он ей навстречу.

— Кто-то испортил банку с чаем. Снова!

— То есть что-то подобное уже было? — У них за спиной появился следователь Майнц.

Агата кивнула:

— Да. Незадолго до исчезновения Людвига. Кто-то испортил купаж волчьей отравой.

— А откуда вы знаете, что это такое? — поинтересовался Майнц.

— Я разбираюсь в травах.

— Я тоже, — нахмурился бывший канцлер, — и вполне поверю, что тот, кто не разбирается, мог решить, что вокруг дома растут смертельно ядовитые ягоды. Трави — не хочу!

— То есть вас хотели отравить?

— Конечно! — Эрик ответил на вопрос следователя раньше Агаты.

— Ну, надо совсем в свойствах трав не разбираться, чтобы пробовать отравить этим! Не сказать, что ягоды безвредны — расстройство желудка получить можно. Но не больше, — проворчала госпожа фон Лингер, окинув мужчин снисходительным взглядом.

— А что вы сделали, когда обнаружили испорченный чай в первый раз?

— Что можно сделать? Выкинула. Разозлилась, конечно.

— Никому ни о чем не говорили?

— Нет. С Людвигом мы были в ссоре и не разговаривали. А больше… Не фрау же Берте жаловаться.

Эрик молчал. Он боролся с желанием взять ее на руки, засунуть в мобиль и увезти. Куда угодно, лишь бы подальше от этого ужасного поместья отравителей!

— Эрик…

Он понял, что Агата его о чем-то спрашивает, и даже теребит рукав его куртки.

— А? — очнулся господин барон.

— Вы говорили, что «Водяную Смерть» собаки не учуют. А это?

И она сунула ему под нос раскрытую банку.

Господин барон оглушительно чихнул.

— Тоже не получится, — расстроилась Агата.

— Ну почему же… Не скажу, что они будут в восторге. Но… Давайте попробуем.

Грон поступил по-мужски. Дал подруге, что, учуяв запах сбора, страдальчески закатила глаза, остаться в стороне. Поднялся. Понюхал. Оглушительно чихнул. Укоризненно посмотрел на хозяина: и стоило ради этого раненых беспокоить? Сам не понимаешь, кто это?

Вышел в коридор. Дошел до левого крыла, где обитали родственники Людвига фон Лингера, и уселся около одной из дверей. Даже голос подавать не стал.

— Фрау Берта, — прошептала Агата.

Пес посмотрел на нее со снисхождением: не ожидала ли хозяйка дома, что низерцвейг отведет ее ко входу в убежище маленьких зеленых человечков, что, по легендам, обитали в каждом доме? И, если хозяйка была нерадива, пакостили, как могли?

— Что здесь происходит! — Дверь распахнулась, и на пороге появилась фрау Берта.

Агата протянула ей банку и тихо спросила:

— Зачем?

* * *

— Да! — с гордостью проговорила фрау Берта. — Агату отравила я. Жаль, что эта негодяйка вывернулась. И тогда, и сейчас.

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы сейчас говорите? — осторожно спросил следователь Майнц.

У следователя сильно болела голова — наверное, от голода. Но есть или пить что-либо в этом сумасшедшем доме не хотелось. — Вы сознаетесь в попытке убийства. А это ведет к тому, что я открою против вас уголовное дело. Я обязан буду передать бумаги в суд. И…

— Я на все готова ради моих детей, — воздела ручки к небу фрау Берта. — Всеблагие мне свидетели! А что? Что мне было делать? Эта змея не остановится! Она и дальше будет шантажом вымогать с нас деньги! Я жизни не пожалею на то, чтобы оградить моего бедного Людвига от этой акулы, что впилась в него всеми зубами. Она уничтожает талант моего бедного мальчика!

— То есть вы решили отравить невестку? — прямо спросил Эрик.

Следователь взглянул на бывшего канцлера с неодобрением. Агата — с ужасом, все еще не веря. Фрау Берта — с торжеством:

— Да! Это я подсыпала смертельную отраву в чай этой мерзавке! И в первый раз у меня почти получилось!

— Хочу вас огорчить, фрау Берта, — устало проговорила Агата. — Этим человека отравить невозможно.

Такие дни случаются нечасто. Ярко-синее небо, солнце. Чистый, белый снег. Доктор Фульд одобрил короткую, неутомительную прогулку низерцвейгам и хозяину. Собакам нужно бегать, иначе в лапах появятся боли. Барону нужен свежий воздух, чтобы восстановить нервную систему.

Агата с радостью приняла предложение Эрика, Эльзы и Грона пройтись. Хоть на полчаса сбежать от Лингеров… Она с наслаждением вдыхала свежий морозный воздух, прикрывая рукой слезящиеся глаза.

Такой чистый, белый, сверкающий снег она помнила лишь однажды, на папин день рождения. Был воскресный день, они вот так же гуляли втроем. Отец рассказывал, как по ночам над лесом летает дух старого артефактора, который когда-то спрятал здесь алмазы и с тех пор не может их найти. Без солнца кристаллы не видны, а дух артефактора ищет свои сокровища лишь по ночам. Мама смеялась, говорила, чтобы он не забивал голову уже почти взрослой дочери сказками. А он… Так серьезно с ней спорил! И ни разу, ни разу не улыбнулся! До тех пор пока они с мамой вдвоем, давясь от смеха, уже просто умоляли его сдаться и улыбнуться… Интересно, Эрику в детстве рассказывали эту историю?

Эльза и Грон, не помня себя от счастья, гоняли небольшую стайку маленьких черных птичек, что бесстрашно пикировали над их золотистыми спинами. Добродушный, незлобный лай сливался с возбужденным чириканьем.

— О чем вы задумались? — Эрик задал вопрос, но сам при этом смотрел не на нее, а в синее-синее небо, как будто что-то высматривал.

Агата прекрасно его понимала. Она и сама глаз не могла отвести от этой затягивающей прозрачной лазури. Как будто пьешь из родника и не можешь напиться сладковатой, чистой воды, ледяной до зубовного скрежета. Так и здесь — глаза слезятся, но ты терпишь, потому что не можешь оторваться! Хочется запомнить, сохранить в себе…