– Вашим людям, сударыня, лакею, который подберет; пустьпомнит Лебядкину!

– Я этого никак не могу позволить, – торопливо и с некоторымиспугом проговорила Варвара Петровна.

– В таком случае…

Он нагнулся, поднял, побагровел и, вдруг приблизясь кВарваре Петровне, протянул ей отсчитанные деньги.

– Что это? – совсем уже, наконец, испугалась она и дажепопятилась в креслах. Маврикий Николаевич, я и Степан Трофимович шагнули каждыйвперед.

– Успокойтесь, успокойтесь, я не сумасшедший, ей-богу, несумасшедший! – в волнении уверял капитан на все стороны.

– Нет, милостивый государь, вы с ума сошли.

– Сударыня, это вовсе не то, что вы думаете! Я, конечно,ничтожное звено… О, сударыня, богаты чертоги ваши, но бедны они у МарииНеизвестной, сестры моей, урожденной Лебядкиной, но которую назовем пока МариейНеизвестной, пока, сударыня, только пока, ибо навечно не допустит сам бог!Сударыня, вы дали ей десять рублей, и она приняла, но потому, что от вас,сударыня! Слышите, сударыня! ни от кого в мире не возьмет эта НеизвестнаяМария, иначе содрогнется во гробе штаб-офицер ее дед, убитый на Кавказе, на глазахсамого Ермолова, но от вас, сударыня, от вас всё возьмет. Но одною рукойвозьмет, а другою протянет вам уже двадцать рублей, в виде пожертвования в одиниз столичных комитетов благотворительности, где вы, сударыня, состоите членом…так как и сами вы, сударыня, публиковались в «Московских ведомостях», что у вассостоит здешняя, по нашему городу, книга благотворительного общества, в которуювсякий может подписываться…

Капитан вдруг оборвал; он дышал тяжело, как после какого-тотрудного подвига. Всё это насчет комитета благотворительности, вероятно, былозаранее подготовлено, может быть также под редакцией Липутина. Он еще пущевспотел; буквально капли пота выступали у него на висках. Варвара Петровнапронзительно в него всматривалась.

– Эта книга, – строго проговорила она, – находится всегдавнизу у швейцара моего дома, там вы можете подписать ваше пожертвование, еслизахотите. А потому прошу вас спрятать теперь ваши деньги и не махать ими повоздуху. Вот так. Прошу вас тоже занять ваше прежнее место. Вот так. Оченьжалею, милостивый государь, что я ошиблась насчет вашей сестры и подала ей набедность, когда она так богата. Не понимаю одного только, почему от меня однойона может взять, а от других ни за что не захочет. Вы так на этом настаивали,что я желаю совершенно точного объяснения.

– Сударыня, это тайна, которая может быть похоронена лишь вогробе! – отвечал капитан.

– Почему же? – как-то не так уже твердо спросила ВарвараПетровна.

– Сударыня, сударыня!..

Он мрачно примолк, смотря в землю и приложив правую руку ксердцу. Варвара Петровна ждала, не сводя с него глаз.

– Сударыня! – взревел он вдруг, – позволите ли сделать вамодин вопрос, только один, но открыто, прямо, по-русски, от души?

– Сделайте одолжение.

– Страдали вы, сударыня, в жизни?

– Вы просто хотите сказать, что от кого-нибудь страдали илистрадаете.

– Сударыня, сударыня! – вскочил он вдруг опять, вероятно ине замечая того и ударяя себя в грудь, – здесь, в этом сердце, накипелостолько, столько, что удивится сам бог, когда обнаружится на Страшном суде!

– Гм, сильно сказано.

– Сударыня, я, может быть, говорю языком раздражительным…

– Не беспокойтесь, я сама знаю, когда вас надо будетостановить.

– Могу ли предложить вам еще вопрос, сударыня?

– Предложите еще вопрос.

– Можно ли умереть единственно от благородства своей души?

– Не знаю, не задавала себе такого вопроса.

– Не знаете! Не задавали себе такого вопроса!! – прокричалон с патетическою иронией. – А коли так, коли так:

Молчи, безнадежное сердце! —

и он неистово стукнул себя в грудь.

Он уже опять заходил по комнате. Признак этих людей –совершенное бессилие сдержать в себе свои желания; напротив, неудержимоестремление тотчас же их обнаружить, со всею даже неопрятностью, чуть только онизародятся. Попав не в свое общество, такой господин обыкновенно начинает робко,но уступите ему на волосок, и он тотчас же перескочит на дерзости. Капитан ужегорячился, ходил, махал руками, не слушал вопросов, говорил о себе шибко,шибко, так что язык его иногда подвертывался, и, не договорив, он перескакивална другую фразу. Правда, едва ли он был совсем трезв; тут сидела тоже ЛизаветаНиколаевна, на которую он не взглянул ни разу, но присутствие которой, кажется,страшно кружило его. Впрочем, это только уже предположение. Существовала же,стало быть, причина, по которой Варвара Петровна, преодолевая отвращение,решилась выслушивать такого человека. Прасковья Ивановна просто тряслась отстраха, правда не совсем, кажется, понимая, в чем дело. Степан Трофимовичдрожал тоже, но, напротив, потому что наклонен был всегда понимать с излишком.Маврикий Николаевич стоял в позе всеобщего оберегателя. Лиза была бледненькаяи, не отрываясь, смотрела широко раскрытыми глазами на дикого капитана. Шатовсидел в прежней позе; но что страннее всего, Марья Тимофеевна не толькоперестала смеяться, но сделалась ужасно грустна. Она облокотилась правою рукойна стол и длинным грустным взглядом следила за декламировавшим братцем своим.Одна лишь Дарья Павловна казалась мне спокойною.

– Всё это вздорные аллегории, – рассердилась наконец ВарвараПетровна, – вы не ответили на мой вопрос: «Почему?» Я настоятельно жду ответа.

– Не ответил «почему?». Ждете ответа на «почему»? –переговорил капитан подмигивая. – Это маленькое словечко «почему» разлито вовсей вселенной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природаежеминутно кричит своему творцу: «Почему?» – и вот уже семь тысяч лет неполучает ответа. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину, и справедливо ливыйдет, сударыня?

– Это всё вздор и не то! – гневалась и теряла терпениеВарвара Петровна, – это аллегории; кроме того, вы слишком пышно изволитеговорить, милостивый государь, что я считаю дерзостью.

– Сударыня, – не слушал капитан, – я, может быть, желал быназываться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната, – почемуэто, как вы думаете? Я желал бы называться князем де Монбаром, а между тем ятолько Лебядкин, от лебедя, – почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и могбы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани,почему, почему? Сударыня! По-моему, Россия есть игра природы, не более!

– Вы решительно ничего не можете сказать определеннее?

– Я могу вам прочесть пиесу «Таракан», сударыня!