заледенело. Подступила тошнота. – Не идет?

– О боже. – Рэйчел закрыла лицо руками. – Что я наделала! Мне не положено с вами об этом говорить. Простите.

– Прямая трансляция больше не идет?!

– Я не имею права это обсуждать.

– А как же телевизионная передача? Еще идет?

– Не могу ничего сказать.

– Нас отменят?

Рэйчел смотрела куда-то влево.

– Здравствуйте, – обратилась она к кому-то за пределами кадра. – Одну минуту. – И повернулась к Айрис: – Мне пора. Спасибо большое за беседу.

– Но как же?.. Нельзя же так: выдать мне такое и ничего вообще толком не объяснить. Когда ее перестали показывать? Давно?

Рэйчел смотрела в камеру.

– Мне пора. – В ее широко раскрытых глазах читалось беспокойство. Она протянула руку вперед, экран погас.

Мысль о прямой трансляции всегда успокаивала Айрис, как людей успокаивает мысль о Боге. Она дает уверенность в том, что кто-то где-то всегда на тебя смотрит. Она решила ничего не говорить Эбби, по крайней мере пока. Не хватало еще и ее потерять.

31

«Нас никто не смотрит»

Однажды вечером за ужином Эбби прикусила свой большой палец. Рав кивнул, Витор сделал вид, что ничего не заметил. У Айрис екнуло сердце, но она молчала. Покончив с жесткими остатками заменителя мяса, они отнесли тарелки на стойку и пошли в комнату Эбби и Айрис.

– Добрый вечер, Равиндер и Витор, – приветствовала их Тара.

– Я знаю, как отсюда выбраться.

– Эбби, – предупредительно шикнула Айрис.

– Выбраться? – переспросил Рав.

– На Землю? – с полным надежды и неверия взглядом откликнулся Витор.

– Нет, как выбраться из Центра. – Эбби посмотрела в окно, на неподвижный розовый пейзаж. – Я ухожу.

Витор поморщился и прижал пальцы к глазам:

– Что ты имеешь в виду, Эбби? Собираешься погибнуть?

Она пожала плечами:

– Ты же не знаешь наверняка. Я все равно уйду. Просто решила вас предупредить, если надумаете со мной. Айрис не хочет, так что…

– Предлагаешь групповое самоубийство? – поинтересовался Рав.

– Мне уже все равно.

Айрис хотела сказать им: «Прямую трансляцию отменили, нас больше никто не смотрит», – но побоялась. Это могло довести ребят до крайности – если для Земли никтианцев больше нет, то пусть их вообще не будет.

– Я пас. – Рав поднял обе руки.

– Ты что? Тебе все это не осточертело?

– Одно дело, когда все осточертело, другое – погибнуть.

– Ну, не знаю, – тихо проговорил Витор. – Может, стоит рискнуть. Я пойду с тобой.

– Ты это серьезно, Ви? – не поверил Рав.

Айрис приложила руку к животу. Твердый на ощупь, он излучал тепло зародившейся новой жизни. Никто из присутствующих ее растущего живота не заметил.

– Айрис, ты как? – спросил ее Витор.

Она помотала головой.

– Нет. Я не хочу умирать. Я… – Она замолкла на полуслове. Собралась было сказать им, что это тело уже не только ее, но осеклась. Ей нравилось хранить тайну, держать будущего ребенка при себе. Иметь хоть что-то, что принадлежит лишь ей одной.

Айрис и Эбби сели на кровать и обнялись. Они дышали запахами пота, кожи и немытых волос. Это их утешало, как запах старой любимой игрушки успокаивает ребенка.

– Мы это выбрали сами, – говорила Эбби. – И винить здесь больше некого.

Айрис чувствовала, что ей на макушку капают слезы, это было мокро и щекотно.

– Я скучаю по мужу.

– Уверена, что он тоже по тебе скучает.

– Спорим, он уже несколько лет как снова женился. Наверное, у него дети, собака и дом – у нас все было почти так же. Что со мной не так? Почему я этого не хотела? Он такой замечательный.

– Эбби, не хотеть – нормально.

– Нет, неправильно бросать свою жизнь. Ненормально. Мы плохие люди.

– Ш-ш-ш. – Айрис гладила Эбби по голове. Но не возражала.

– Я теряю самообладание. И рассудок.

Как странно чувствовать себя человеком, не потерявшим надежду, – новое для Айрис приятное ощущение. Оно придавало сил. Она крепко-крепко обняла Эбби. Жаль, что нельзя прижаться друг к другу так, чтобы стать одним целым, одной вздымающейся, дышащей грудой: Айрис, Эбби и ребенок. Тогда они, возможно, выжили бы.

– Не надо уходить, – попросила она Эбби. – Ты мне нужна.

Эбби не ответила. Айрис вспомнила, как стояла с родными на улице в центре Лондона и ждала, чтобы мать сказала именно эти слова.

32

За нами кто-то наблюдает

Айрис снилось, что она вместе с Элеанор, Джеком и Моной готовит завтрак дома в Тафнелл-парке. Джеку и Моне столько же лет, сколько им было, когда Айрис покинула Землю, а Элеанор намного меньше – она моложе, чем Айрис, и у нее персикового цвета кожа и длинная коса. На матери та же белая сорочка, в которой она пела Айрис «Ночь тиха», она все время тянет к дочери руку, ободряюще гладит. И почему-то нет ничего необычного в том, что ты старше своей матери.

Вместе они поджаривают тосты, намазывают их маслом, жарят бекон и варят яйца пашот. Все это медленно и тщательно, как в тех бесстыдных кулинарных передачах, которые сделаны с целью вызвать чувство голода. Все молчат. Умиротворенно улыбаются и наслаждаются обществом друг друга – больше, чем когда-либо в реальной жизни. Воздух наполняется тяжелым, плотным ароматом бекона с яйцами и нежным запахом чая с бергамотом. Они накрывают на стол и едят. Боже, как вкусно.

Кто-то стучит в стеклянную дверь, ведущую в сад, – тук-тук-тук – но, когда Айрис поворачивает голову, там никого нет. Она неотчетливо слышит голос: «Айрис… Айрис… Айрис». В идеально ухоженном саду не шелохнется ни одна веточка – кругом лишь зеленая трава и красные розы, словно картинка из буклета по продаже недвижимости, выполненная методом компьютерной графики.

– Айрис, – обращается к ней Элеанор, – я так рада, что ты решила вернуться на Землю.

– Я тоже, – искренне говорит Айрис. Она обводит взглядом стол, кивая каждому из членов семьи. Какое облегчение. – Спасибо, что приняли меня назад.

– Конечно, милая. Здесь твой дом.

– Я знала, что ты вернешься, – жуя хлеб, сообщает Мона.

Десятки птиц, поднявшись в воздух, кружат по саду, натыкаются на растения, поют, словно безумные. «Заткнитесь, – раздражается Айрис. – Дайте сосредоточиться на хрустком беконе, оставляющем божественный соленый след на языке». Она снова обводит взглядом семью за столом. Все такие счастливые, у всех ясные розовые лица – даже у матери, хотя обычно у нее кожа бесцветная и полупрозрачная, как калька. В воздухе витает рождественский дух, но на улице сияет солнце и на деревьях распустились цветы. Сейчас зима или весна? Трудно сказать. От птиц слишком много шума. Айрис закрывает уши ладонями. «Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь». Семья исчезает, кухню заполняют птицы, они хлопают крыльями, роняют предметы, поют.

Айрис открыла глаза. Ох,