В свое путешествие Ян отправился один, не потому что хотел сбежать ото всех, а лишь от того, что в первую очередь хотел сбежать от себя. Сам он, правда, наивно полагал, что от нее, поэтому первое время был страшно зол, что Дея преследовала его всюду. Во снах и наяву она являлась к нему в своем истинном обличии или напоминанием о себе. Нигде ему не было покоя, ни в чем он не находил утешения, поэтому изнурял себя и лошадь долгими переходами, чтобы в ночное время, не думая ни о чем, просто засыпать тяжелым, томительным сном, в котором неизменно была она.

То, что Ян вознамерился отыскать, пустившись в странствие, представлялось ему довольно смутно. Штудируя старинные трактаты, во время подготовки к экзаменам, он случайно наткнулся на упоминание о некоем «шлеме ужаса». Где именно эта реликвия находилась, он не знал, в записях указывалось лишь то место, где шлем видели в последней раз. Но легенды о нем поразительным образом всколыхнули Яна, которого, казалось, уж ничего не могло привести в равновесие.

Не сделало этого и таинственное сказание о ратном богатыре Свегоре. Но мысли о том, что его настоящее и бедующее сокрушено разбавились теперь и мечтаниями о «шлеме ужаса». Пафосное название приятно ласкало слух, а чудеса, которые шлем сулил своему обладателю, распаляли тщеславие. Ян часами сидел в библиотеке, разыскивая в старинных текстах еще какие-нибудь упоминания о пресловутом шлеме, но кроме того, что он был замечен в первой битве Хранителей, ничего не нашел.

Из всего прочитанного выходило, что Свегор — последний обладатель реликвии переломил исход битвы, явившись на поле брани в сияющем конусном шлеме, от которого, по словам очевидцев, исходила чудовищная мощь. Он в одиночку разгромил всех уцелевших в той битве воинов и Ведов Лонгвина.

Молва о его невероятной силе и мудрости простиралась на все три континента. Но самым чудным оказался тот факт, что до того как стать носителем «шлема ужаса», Свегор был простым кузнецом. Поговаривали, будто он сам смастерил себе этот доспех, а Веды наделили его магическими свойствами. Но Ян откопал одно краткое свидетельство о происхождении этого артефакта, и гласило оно о том, что шлем не принадлежал людям. Впервые о нем упоминалось в сказаниях о перворожденных Ведах посланных на Хору. Будто бы их предводитель носил на себе этот знак отличия, будучи боевым Ведом, коих после памятной войны меж ними, почти не осталось. Шлем этот, если верить легенде, нес в себе силу и знания всех предыдущих его обладателей, и конечно Яну вскружило голову одна только мысль о том, что раздобыв шлем, он обретет мощь его изначального хозяина.

Не в силах отказаться от Деи (не смотря на ее подлое предательство), Ян видел теперь в этом чудо-артефакте свое единственное спасение. Нет, он не думал убить с его помощью Влада, но надеялся затмить сулившим величием, все его незначительные достоинства.

Так любовь толкала честолюбивого Яна на немыслимый подвиг, на поступок столь бесшабашный и невероятный, что ему и самому бы впору подивиться. Но он был не в себе, а может в этом и проявлялась его истинная природа — быть бесстрашным, отчаянным сорвиголовой. Так или иначе, Ян предпочел пуститься в опасное путешествие на поиски силы и славы, имея лишь смутную старинную легенду, да несокрушимую уверенность в успехе сомнительного мероприятия.

Надо ли говорить, что отчаяние и безысходность тесно граничат с верой в чудеса, и порой только эта вера и позволяет справиться с гнетущими трудностями, дает шанс на новую жизнь, толкает вперед. Не подвернись Яну эта легенда, не захвати его разум и сердце, не вложи свет надежды во все его помыслы, он может и растворился бы совсем в кажущейся безысходности.

Этот свет гнал его на восток, к мрачным скалам Загубья, за которыми и нашли бездыханное тело Свегора. Путь был не близким — три с лишком тысячи верст по трактам, проселочным дорогам, непроходимым топям и буреломам. Но Яна эти трудности не смущали, он был убежден, что лишения и тяготы идут на пользу истинному воину меча и духа. Поэтому безропотно принимал и холод, и голод, и уж тем более отсутствие постоялых дворов. Но когда он стал замечать, что лошадь его сдает, начинает прихрамывать на переднюю ногу, сделал большой крюк, сверяясь с картой. По его подсчетам верстах в пятнадцати должна была быть небольшая деревенька в двадцать домов. Там-то он и рассчитывал разжиться новой конягой, повыносливее.

Оказалось, пятнадцать верст — это по прямой, ему же пришлось идти в обход из-за расползшейся болотины. Но это были не все разочарования; деревня тоже изрядно поредела, от двадцати домов, которые ему сулила карта, осталось только восемь и те старые, покосившиеся, с прохудившимися крышами и венцами требующими замены. Болотина закрывала проезд с большого тракта, и деревенька чахла, изживалась. Скотина, правда, водилась и даже в избытке. Земля за пролеском была уж больно жирная и коровки да жеребята усердно ее топтали, неспешно пережевывая пока еще зеленую травку.

Ян понадеялся, что сторгуется с деревенскими и обзаведется хорошей конягой, но денег, которые он посулил за жеребца, крестьяне не брали.

— На кой нам ляд твое серебро? — удивлялись не смекалистости горожанина, сельские жители. — Ты вот лучше, добрый молодец, крышу мне подмоги справить и дров на зиму заготовить, и я те самых любых жеребцов отберу.

Деваться было некуда и Ян подмог. И крышу справил и дров наколол и даже крестьянскую дочь усладил, не нарочно, правда, вышло так.

Три дня они с дедом крышу крыли, а дочка его мягкая и теплая, словно хлеб из печи (про то Ян после узнал) молоко да коржи им все таскала, несмело посматривая на Яна. А как крышу доделали, дед на радостях велел бабке застолье устроить, ну и напились все ясное дело. Когда гость спать собрался, обходительная хозяюшка его лично до комнаты довела, но уходить не торопилась, стояла в дверях и наливаясь розовым румянцем, наблюдала как Ян пытается справиться с сапогами. Выходило у него это довольно скверно, а точнее, вообще не выходило, и молодая девушка поспешила на помощь. Присела у его ног, помогла разуться, а потом взяла и скинула с себя платье, представая перед Яном во всей своей первозданной красоте.

Он поднял на смелую девушку осоловевший взгляд и замотал головой, будто хотел стряхнуть непрошенное видение. Но тут на его плечи легли горячие, мягкие руки и заскользили, защекотала, раскручивая внутри него какую-то древнюю и дикую силу, что уже брала его в оборот. Ян этой силе противился как мог, пока перед его взором вдруг нежное и ласковое лицо Деи не возникло. Его подруга улыбалась и сладко постанывала, но не в его объятьях, и тут Яна такая злость взяла, что стоящая подле него девушка даже испугалась. Но было уже поздно.

На утро Ян помнил все довольно смутно и если бы не очнулся в объятьях дородной, пахнущей хлебом и сеном крестьяночки, то, наверное, эта история показалась бы ему сном.

Дрова колол шустрее прежнего, потому как деревенская Венера, ему теперь нигде проходу не давала. Дела свои домашние позабросила, сидела подле него на чурбанчике и квасом беспрестанно поила, а ночью томительно глаза закатывала — ласк ждала.

Винить ее за назойливость Ян не мог и даже немного сочувствовал, в деревне молодых мужиков мало было, раз-два и обчелся, а девица она была жаркая, для затворничества не созданная. В общем, управился он с дровами за два дня. Получил в уплату за труды двух крепких, молодых еще коняг — рабочих и выносливых, не в пример его породистой кобылке, которую он на память о себе крестьянке оставил. Глупо конечно, но просто так он уйти тоже не мог, особенно после того как его обожательница не сдержалась и, уронив непрошенную слезу, кинулась к нему на шею, умоляя остаться или взять ее с собой.