Я перебегаю через дорогу к калитке, как будто твердо решив, что должен быть здесь, потому что это мой дом, несмотря ни на что, вернее – дом Лайла. Дом Лайла. Лайл…

Через парадную дверь не войти. Иди назад. Если задняя дверь заперта, попытайся влезть через окно Лины. Если и оно заперто, попробуй раздвижное кухонное окно со стороны старого соседа Джина Кримминса – возможно, мама или я забыли вставить кусок металлического карниза в паз, по которому ездит окно, чтобы заблокировать возможный путь злоумышленникам. Злоумышленникам вроде меня. Нежданным гостям с большими планами.

Проверяй по порядку.

Задняя дверь заперта. Окно Лины не двигается с места. Я подтаскиваю к кухонному окну черный мусорный бак, забираюсь на него и берусь за раму. Она сдвигается на пять сантиметров, и меня посещает надежда, но затем рама упирается в положенный кусок карниза, и надежда исчезает. Твою ж мать. На несколько секунд я прихожу в отчаяние. Последнее средство – разбить окно.

Я спрыгиваю с мусорного бака. Уже темнеет, но я пока вижу под домом земляной пол, усыпанный камнями, однако все они слишком малы для моих нужд. О, а вот этот подойдет. Кирпич. Наверно, один из тех знаменитых кирпичей с фабрики дальше по дороге. Кирпич родного города. Кирпич Дарры. Я выползаю из-под дома, кладу кирпич на крышку мусорного бака и начинаю залезать на него обратно, когда за моим плечом вдруг слышится голос.

– Все в порядке, Илай? – спрашивает Джин Кримминс, высовываясь через открытое окно своей гостиной.

Пространство между домом Джина и нашим – всего около трех метров, поэтому он может говорить тихо. В любом случае, он тихий человек, который всегда действовал на меня успокаивающе. Мне нравится Джин. Джин знает, как быть тактичным.

– Добрый вечер, Джин, – говорю я, оборачиваясь к нему и убирая руки с бака. На Джине белая майка и голубые хлопчатобумажные пижамные штаны. Он замечает ссадины на моем лице.

– Черт побери, приятель, что с тобой случилось?

– Споткнулся, когда бежал вниз по лестнице на вокзале.

Джин кивает:

– Не можешь войти?

Теперь моя очередь кивать.

– Твоя мама здесь? – спрашивает он.

Я отрицательно качаю головой.

– А Лайл?

Я качаю головой.

Он кивает.

– Я видел, как те парни тащили его к машине тем вечером, – говорит Джин. – Думаю, они не в кафе-мороженое его везти собирались.

Я качаю головой.

– С ним все в порядке?

– Я не знаю, – говорю я. – Но надеюсь это выяснить. Мне просто нужно попасть внутрь.

– Кирпич для этого?

Я киваю.

– И тебя я не видел, верно? – говорит он.

– Спасибо за понимание, Джин, – отвечаю я.

– Твои руки еще помнят, как ловить крикетный мяч? – спрашивает он.

– Думаю, да.

– Держи! – Он бросает мне ключ, и я ловлю его двумя руками, сложенными в чашу. К нему прицеплен брелок-открывалка в форме кенгуру.

– Это запасной. Лайл просил меня хранить его на всякий случай. Если вдруг будет сильно штормить, – поясняет Джин.

Я благодарно киваю.

– Да, погодка слегка испортилась, Джин, – говорю я.

– Моросит немного, – соглашается Джин.

В доме темно и тихо. Я не включаю свет. Наши тарелки, с которых мы в тот вечер ели спагетти-болоньезе, вымыты и аккуратно сложены в стойке для посуды рядом с раковиной. Кто-то прибрался. Дрищ, наверно. Я подставляю сложенную ковшиком ладонь под кухонный кран и делаю большой глоток воды. Открываю холодильник и нахожу кусок готовой говядины в пластиковой обертке и брикет сыра. Интересно, как Дрищ питался, когда был в бегах. Возможно, пил воду из ручьев, воровал яйца с ферм; крал булочки, когда пекари не смотрят; срывал апельсины с деревьев. Чтобы оставаться сытым и не испытывать жажды – требуется взаимодействовать с людьми; частенько приходится поломать голову, как это лучше сделать. На кухонном столе лежит хлеб в нарезке в целлофане, я чувствую его запах в темноте и тут же понимаю, что он зеленый от плесени. Я отрезаю кусочки говядины и сыра и смешиваю их вместе во рту. Без хлеба не то, но хоть как-то заполняет пустоту в моем голодном желудке. Я беру красный фонарик из третьего ящика под раковиной. И иду прямиком в комнату Лины.

Это комната настоящей любви. Это комната крови. Иисус на стене. Свет от моего фонарика падает на его печальное лицо, и он кажется таким далеким и отстраненным от меня в темноте.

Боль пульсирует в моей правой руке. Сустав указательного пальца горит и наполнен кровью, стремящейся в никуда. Мне нужен отдых. Мне нужно перестать двигаться. Мне необходимо лечь. Я открываю дверь гардероба Лины и сдвигаю ее старые платья, висящие на перекладине. Я нажимаю левой рукой на заднюю стенку шкафа, и она прогибается и со щелчком выскакивает из пазов. Секретная дверь Лайла.

Это должно быть здесь. С чего бы этому быть где-то еще?

Пятно света от моего фонарика, похожее на маленькую Луну размером с теннисный мяч, мечется по грязному земляному полу тайной комнаты Лайла. Я соскальзываю вниз, и мои кроссовки погружаются в грязь. Я освещаю фонариком по очереди каждый угол этой комнаты с кирпичными стенами. Затем шарю лучом по середине комнаты, вдоль стен, по красному телефону. Это должно быть здесь. Должно быть здесь. Зачем ему прятать это где-то еще, кроме своей потайной комнаты, построенной специально, чтобы прятать всякие секретные штуки?

Но комната пуста.

Я наклоняюсь и дотягиваюсь до секретной дверцы, встроенной в стену тайной комнаты. Я поднимаю дверцу и направляю факел в тоннель, выкопанный Лайлом к «бомболюку». Ни пауков, ни змей не видать, тоннель чист. Ничего, кроме почвы и спертого воздуха.

Блин. Сердце бешено колотится. Надо бы отлить. Не хочу туда лезть. Но придется.

Я падаю на живот и протискиваюсь в дыру, работая коленями. Я берегу раненую правую руку и подтягиваюсь вперед на локтях по грязному полу. Грязь попадает мне в глаза, когда я ударяюсь головой о потолок тоннеля. Дышать. Спокойно. Выход уже близко. Мой фонарик светит в глубину тоннеля, и я замечаю что-то, стоящее на полу «бомболюка». Коробка.

Ее вид заставляет меня быстрее ползти по полу. Я как краб. Краб-солдат. Один из таких маленьких, фиолетовых, с телом, как мрамор. Мы с Августом позволяли им сотнями переползать через нас на пляжах острова Бриби, излюбленного места Лайла для однодневного отдыха, в часе езды к северу от Брисбена. Лайл брал в руки двух-трех крабов, цепляющихся клешнями за его пальцы, а затем как бы невзначай клал их нам на головы. Солнце садилось, и на пляже не было никого, кроме нас, мальчишек-рыбаков и пары чаек, смотревших голодными глазами на наши сардины.

Моя голова высовывается из тоннеля в «бомболюк», и луч фонарика освещает коробку целиком. Белая коробка. Одна из прямоугольных пластиковых коробок Бич Данг. Конечно же, он положил это сюда. Конечно, он положил это в «бомболюк».