Малика сжалась. Плач… Посмотрев через плечо на кустарники у подножия холма, поднялась на ноги. Она не могла ошибиться — это был плач ребёнка.

Выйдя из воды, Иштар распустил волосы и встряхнул головой:

— Идём к роднику. Там вода пресная. Можешь искупаться.

— Ты ничего не слышал?

— Ничего. Нас звали?

Малика вновь повернулась к склону. Кустарники походили на растрёпанные клубки, из которых торчали иглы.

— Здесь плакал ребёнок.

— У нас дети не выходят из дома.

— Я слышала.

Приблизившись к зарослям, Иштар громко похлопал в ладоши:

— Никого нет. Идём.

В пятидесяти шагах от берега из-под валуна бил родник. Струясь по сглаженным водою голышам, стекал в каменную чашу, созданную природой, и далее мирным водопадом летел в расщелину.

— Можешь раздеться. Я отвернусь, — сказал Иштар и отошёл под сень деревьев.

Раздеваться в пяти метрах от Иштара не очень-то хотелось, но и купание в тазике за шатром не прельщало. Убеждая себя скинуть платье, Малика встала на колени. Зачерпнула пригоршню воды и вдруг над своим плечом увидела отражение девочки — чёрные нечёсаные волосы, смуглое личико, глазки как два уголька.

Малика резко обернулась и, не удержав равновесие, упала в чашу. Схватившись за острую кромку, закрутила головой. Никого, и только Иштар похлопывал ладонями себя по мокрым штанам.

Колотясь в ознобе, Малика выбралась на камень, посмотрела по сторонам. Она могла поклясться, что даже почувствовала на щеке ледяное дыхание ребёнка.

— Ты всё? — спросил Иштар, обернувшись, и ничего не добавив, пошагал между деревьями.

Безудержный страх гнал её в лагерь. Слыша за спиной детский смех, Малика боялась оглянуться и убедиться, что она сошла с ума. Влетев в шатёр, выбросила за порог кувшин с благовониями. Это всё Хёск…

***

Процессия кружила по пустыне, обходя города стороной. Когда вдали появлялись дома или крепостные стены — барабанный бой замедлял темп, и машины устремлялись в селения, чтобы пополнить запасы воды и провизии.

Во время коротких дневных привалов, необходимых скорее лошадям, чем людям, обязательно возводился шатёр для хазира. В присутствии Иштара воины походили на каменные глыбы. Стоило ему скрыться в палатке, как воины превращались в обычных людей: перекидывались фразами, занимались лошадьми, чистили клинки или просто сидели на песке.

Нередко привалы устраивали возле иссякших водоёмов — Живая Пустыня была живой благодаря цепи оазисов. Однако в это время года озёра походили на лужи, увядшая растительность вызывала чувство скорби. Природа замерла в ожидании сезона штормов. Кое-где в Лунной Тверди скоро пройдут обильные дожди, они напитают водой подземные реки, а те в свою очередь оживят райские уголки.

Днём нещадно палило солнце. Покачиваясь в паланкине, Малика смотрела на покрытых испариной лошадей, блестящих от пота всадников и понурых стражей. Драго — полуветон — привык к прохладе лесов и гор. Мебо — полуклим — нуждался в живительной влаге земли. Тяжелее всех приходилось Луге — сыну ветона и ориентки, — чьи лёгкие требовали морского воздуха. Луга хрипло дышал, кашлял и с трудом переставлял ноги. Его щёки ввалились, а некогда смуглое лицо приобрело землистый цвет.

Воду экономили, но это не касалось Малики. На стене паланкина висел кожаный бурдюк, по виду напоминающий большую резиновую грелку. На привалах воины устанавливали за барханом или в скудных зарослях бочку с водой для купаний шабиры. Выливая на себя ковш за ковшом, Малика думала о стражах. Она не могла поделиться с ними питьём, не могла смыть пот с их тел или попросить выделить Луге коня — этим она растоптала бы их достоинство.

Люди экономили провиант, и это касалось всех. Перед ночными ритуалами не ели целый день. Во время переходов завтракали и ужинали лепёшками, сыром и фруктами. Однако в такую жару от голода никто не страдал.

Экономия не касалась лошадей. Машины были загружены не только бочками с водой, но и мешками с ячменём и кукурузой. Малика думала, что кони питаются овсом, а Иштар объяснил, что овёс является чересчур горячительным кормом. Лошадей поили перед восходом солнца, кормили после заката и ни в коем случае не выпускали пастись в оазисах — там, по словам Иштара, во время засухи росли ядовитые для животных кустарники и травы.

Знойные дни сменялись холодными ночами. Лёжа в шатре, Малика куталась в одеяла и никак не могла согреться. Выходила наружу и, запрокинув голову, смотрела в звёздное небо. В Грасс-дэ-море день только подходит к концу. Сидя в кабинете, Адэр разбирает документы. Возле камина лежит Парень, но он не спит. Ждёт, когда хозяин закончит возиться с бумагами и поведёт его на прогулку по заснеженному городу. Вот бы ей к камину…

Ритуалы проходили в местах, где произошло то или иное историческое событие, ставшее предпосылкой для принятия незыблемых законов. Почти все святые места располагались в «чистом поле». Как их находил Хёск — одному Богу известно. Возможно, ориентировался по звёздам, а может, просто для галочки кричал в небо.

Перед ритуалами Малика выслушивала рассказы, больше похожие на жуткие легенды. Так она узнала о трагическом эпизоде из жизни Ракшады. Её пятнадцатилетняя дочь сбежала с любимым. Тот натешился и бросил девушку в пустыне. Ракшада нашла труп дочери, разодранный стервятниками.

В это верилось с трудом. Ракшада — дева-вестница, жена хазира, душа и сердце основателя государства. И какой-то сопляк посягнул на честь их рода?

После этого происшествия появился ряд законов. Одним из них был установлен возраст полового созревания девушек — тринадцать лет. Возраст, когда дочери ещё покорны, когда ещё не думают о побегах. Возраст, позволяющий ракшадам забирать девочек из семей и лепить из них жён и наложниц исходя из собственных предпочтений и потребностей.

Выслушав историю, Малика хотела отказаться от участия в ритуале. Такие законы придумал мужчина, но никак не мать, даже похоронившая дочь. Так к чему этот спектакль с взыванием к душе девушки? Если её душа и поселилась на месте смерти тела, то она не жалеет о любви. Она жалеет, что поспешила, поверила, доверилась и не дождалась родственной души. Теперь ракшадки вообще не знают, что такое любовь. И ракшады не знают. Обделённый Богом народ…

Малика не решилась унизить Иштара отказом. Всю ночь проходила с ним вокруг воткнутых в песок факелов, а на рассвете возненавидела пустыню. Пустыня такая же бескрайняя, такая же коварная внутри, а снаружи опрятная, как и людская ложь.

Следующее святое место выбило Малику из колеи. Придерживая полог шатра, она наблюдала, как воины стреноживают коней, как Хёск бродит взад-вперёд, выбирая «арену» для оргии, как стражи, стоя в тени машины, обмениваются жестами — единственный способ побеседовать, не зная шайдира.

Малика посмотрела в сторону палатки Иштара и обмерла. Там лежали люди: полуобнажённые тела покрыты язвами, пальцы на руках сведены судорогами, неестественно выгнутые шеи вот-вот переломятся у основания черепа.