- Я все так же неотразима и прекрасна, как и сто лет назад, - прощебетала она, вертясь и так, и этак, любуясь своими точеными бедрами и соблазнительной грудью, вздымающейся над краем корсета. - Ну же, не будь букой! Посмотри на меня! Разве ты не хочешь? Помнишь, как я танцевала для тебя? Тебе нравилось смотреть на мои ноги…

Зеркальная гладь пошла рябью, словно гладь потревоженного пруда, и вместо пританцовывающей Жюли в зеркале появился человек в алой маске.

- Здравствуй, милый, - пропела Жюли самым ласковым голоском - и весело рассмеялась, глядя, как пленник зеркала с яростью колотит изнутри по стеклу кулаками, затянутыми в алые перчатки. Его ярость и беспомощность доставляли Жюли поистине садистское удовольствие, она остановилась, мерзко улыбаясь,  внимательно и с любопытством, словно душевнобольной, наблюдая за муками запертого в магическую ловушку человека.

- Нет, нет, нет, - пропела она, погрозив ему пальчиком, - ничего не выйдет. Ты уже старался, но ничего не получилось, не так ли?

Человек в алой маске, утомившись, сполз, ведя ладонями  по стеклу. Плечи его вздрагивали, кажется, он рыдал. И эта порция страданий снова вдохновила Жюли, та повернулась на носке туфельки, словно балерина, исполняющая фуэте.

-  Я ведь хорошенькая, правда? - произнесла она. - Ну, посмотри на меня! Хватит хныкать! Если ты сейчас ноешь, то что с тобой произойдет, когда в этот дом войдет Тристан, и ты будешь наблюдать каждый вечер, как он ложится со мной в постель? Что? Ах, тебе все равно? Ты видел Ричарда, и тебе все равно, кто со мной будет, он или Тристан, или кто-то еще? Фу, какой ты равнодушный!  Сердца у тебя нет! А у меня есть, - Жюли вдруг припала к стеклу, прижалась к нему грудью, почти коснулась губами, и человек в красной маске по ту сторону стекла потянулся дрожащей рукой к ее груди. Но Жюли отпрянула и громко расхохоталась. Ей навилось мучить своего пленника. - Магическое, драгоценное сердце! Ведь я кукла. Как думаешь, может, поэтому я так жестока? Ну, не ной. Надоело смотреть на твои слезы. Ты сам виноват. Мужчина не должен быть так слаб. Проиграть какой-то девчонке! Софи! Поделом тебе, - Жюли снова расхохоталась, демонстрируя пленнику красивый перстень, сверкающий на пальце. Словно играясь, она легонько стукнула им в зеркало, и оно загудело, готовое расколоться в любой момент.

- Знаешь, что это такое? Это колечко Софи! Им она подчиняла демонов, что заперли тебя здесь… Нет-нет-нет! Я не отпущу тебя! - дразнясь, пела Жюли. - Не смотри на мня с такой надеждой! Мне нравится иметь тебя… как вещь. Как безделушку, как предмет коллекции. Старые любовники… они не должны принадлежать никому, только мне! Как здорово, что демоны тебя тут заперли. Таким ненормальным, как ты, нет веры. Ты сам виноват! Если б ты не принялся разбивать всех подряд кукол, я бы тебя, может, и освободила бы. Но ты ведь их перебил. Целый десяток! Что? Что ты говоришь? Что не причинишь мне вреда? Не разобьешь меня? Э, нет; теперь-то, после стольких лет заключения, точно разобьешь!

И Жюли снова рассмеялась своим неприятным визгливым смехом.

- Ты спросишь, зачем мне Тристан, - сказала она, любуясь собой. - Конечно, я его не люблю. Боюсь, я вообще не умею любить. Но я умею желать! И желаю я самое лучшее. Тристан интересный мужчина. Он необычный. Сильный; богатый. А еще у него золотое сердце, - Жюли снова страстно припала к стеклу, почти целуя сквозь него алую маску. - Как думаешь, если его сердце вынуть и поместить в мою грудь, смогу я стать человеком? Настоящим, живым человеком? Теплым, мягким, из плоти и крови? Может, я стану лучше, добрее? Или хотя бы проживу бесконечно долгую жизнь? Стану бессмертной и вечно юной, как Тристан? Мне очень хотелось бы попробовать.

Жюли отпрянула от стекла, глядя в него ожесточенными, почти животными, хищными глазами.

- Но сначала золото, - произнесла она. Эти слова в усах женщины, одетой в старую потрепанную одежду дешевой потаскушки, прозвучали жутко. - Сначала я заставлю его осыпать меня золотом. Мужчины все одинаковы. Я сумею его соблазнить. Сейчас он сопротивляется, но это потому, что рядом с ним эта гадина, Софи. Что он вообще в ней нашел? Скучная, блеклая, безмозглая курица. Но ничего. Я это исправлю. Уже исправила. Если ее не будет, я смогу обратить на себя его внимание. И тогда, быть может, ты увидишь величайшее в мире преображение. Я превращусь из хрупкой куклы в настоящую женщину! И тогда весь мир будет у моих ног!

**

Куда могла пойти ведьма, удравшая от инквизитора? Где ей было спрятаться?

Разумеется, в той самой мастерской отца, которую она так тщательно скрыла от посторонних глаз. Лепестков души было недостаточно, чтобы вспомнить все в мельчайших деталях, но то, где находится мастерская, и то, что в ней сокрыто, Софи припомнила хорошо.

Инструменты, запасные ручки на случай, если старая поломается или отколется фарфоровый пальчик, роскошные локоны, подарочные коробки, обтянутые шелком, и куклы, те немногие уцелевшие, до которых не добрались недоброжелатели. Те из них, чьи сердца Софи успела защитить.

Разноцветные сердца из драгоценных камешком.

- Как жаль, - пробормотала Софи, ощущая, как ее глаза наполняются слезами, - что в наше время настоящие, живые сердца тверже и чернее кукольных…

Она была зла на инквизиторов и нисколько не жалела, что пометила их своим проклятьем, но на Тристана она не держала зла. Напротив - ей казалось, что разлука с ним нанесла ей кровавую, болезненную рану. Отчего-то она верила ему, несмотря на то, что он и против нее обнажил свой черный инквизиторский меч. Знала, что он не ударит и не покалечит. Знала это так же четко, как если б сама решала за него. Оттого и посмела удрать, не опасаясь удара в спину.

И знала, что и ему болезненна разлука с нею.

- Что же делать, Тристан, мой белый рыцарь, - бормотала она, пробираясь по лесной тропинке, которая выглядела точно так, как в тот день, когда Софи убегала  по ней прочь. - Что же делать… этот мир полон разочарования, боли и горечи. Нужно терпеть… и, может быть, когда-нибудь, мы найдем в себе силы простить друг друга и протянуть друг другу руки. Снова.

Она без труда преодолела болотную топь, потому что вспомнила и  увидела все до единой подсказки-вешки, что сама и установила, и перед болотной, бархатной от мха, кочкой опустилась на колени, отыскивая что-то в переплетении корней.

Она и нашла - деревянную шкатулку, купленную давным-давно на ярмарке за серебряный пятачок. Но шкатулка была кем-то найдена, открыта и выпотрошена. На зеленом мху лежали круглые разноцветные камешки со дна ручья, ракушки, перышки и сломанная крохотная сережка в виде утконоса, ловящего свой хвост. Сережка от времени почернела и стала некрасивой. Наверное, поэтому ее и не взяли.

А  вот перстень - большой, золотой, тяжелый, блестящий,  с зеленым, искусно ограненным камнем, - забрали. Софи лишь горько покачала головой, понимая свою ошибку. Кто-то, видимо, следил за ней в ту страшную ночь, когда она убегала от красной маски по болоту, и забрал самое красивое и самое драгоценное из ее тайника.