«Нет, — ворочаясь в постели, мстительно подумала Инга Тимофеевна, это тебе так не пройдет. Недаром тобой заинтересовались те, кому следует. Они разберутся, какая у тебя „творческая командировка“…»

Она посмотрела на часы. Было уже начало десятого утра, но вставать не хотелось, и она с удовольствием стала думать о том, как четко и продуманно работают наши органы. И ведь хватает же у людей терпения месяцами выслеживать какого-нибудь мошенника вроде этого Кареева! Ведь два месяца назад уехал, и почти сразу на нее вышли по телефону и попросили посодействовать следствию. Звонивший пообещал выдать некоторую сумму в качестве премии, но главным были не деньги, а вернувшееся чувство собственной значимости — ощущение, что если не весь мир, то, по крайней мере, его половина вращается исключительно вокруг тебя.

Правда, со вчерашнего дня в этой светлой и приятной картине мироздания появилась трещинка, а если говорить начистоту, то не трещинка даже, а изрядная дыра. Вежливый и в высшей степени приятный молодой человек, с которым Инга Тимофеевна беседовала по телефону, так и не явился к ней с деньгами ни в обещанные пять, ни в шесть, ни даже в десять часов вечера.

Инга Тимофеевна так разволновалась, что ночью ей дважды пришлось принять валидол. В результате она не выспалась и проснулась в десятом часу утра с тяжелой головой и тупой ноющей болью в груди.

Говоря по совести, ей следовало бы вызвать врача — в ее возрасте с сердцем шутки плохи, — но врач вполне мог перестраховаться и отправить ее в больницу, и тогда надежда хоть когда-нибудь получить обещанные деньги окончательно развеялась бы. Инга Тимофеевна считала себя воспитанной и щепетильной дамой, и только это удерживало ее сейчас от повторного звонка своему вчерашнему собеседнику. «Однако, надо же и совесть иметь, — подумала она, беспокойно ворочаясь в постели. — Подожду до одиннадцати и позвоню. Мало ли, что он работает в органах! Как будто сотруднику органов не надо быть порядочным. Наоборот, пример должен подавать всяким волосатикам вроде этого Кареева… А какой же это пример, если слова не держишь?

Непременно позвоню. Вот полежу еще немного и обязательно позвоню.»

Она полежала, посасывая таблетку валидола и с удовольствием представляя себе сцену ареста хулигана и нигилиста Кареева. Этот писака, конечно, станет кричать, что он ни в чем не виноват и что милиция нарушает права человека, и будет при этом извиваться, как волосатый червяк. Но поделом ему! Давно пора навести в стране порядок! А какой же это порядок, когда человеку лень раз в неделю прибрать на лестнице?

Ее размышления были прерваны телефонным звонком. Аппарат у Инги Тимофеевны был старенький, образца пятидесятых, в тускло-черном угловатом корпусе.

В незапамятные времена покойный муж Инги Тимофеевны, вернувшись с какого-то банкета, нечаянно уронил аппарат на пол, и с тех пор вместо звона тот издавал лишь истеричный треск, в который время от времени вплетались мелодичные позвякивания, когда молоточек невзначай задевал самый краешек звонка. Конечно же, аппарат можно было исправить, но в остальном он работал безукоризненно, а нынешним ремонтникам Инга Тимофеевна не доверяла: по ее твердому убеждению, руки у них у всех росли из середины спины, и они норовили не только содрать побольше с несчастного клиента, но и свистнуть при случае что-нибудь, что плохо лежит. Эти неумехи могли, чего доброго, испортить хорошую вещь, а покупать новый аппарат Инга Тимофеевна не собиралась, справедливо полагая, что на ее век хватит и этого.

Итак, телефон на придвинутом вплотную к кровати журнальном столике вдруг ожил и громко затрещал, заставив Ингу Тимофеевну вздрогнуть и схватиться за сердце. Поднимая трубку, она подумала, что сразу же после разговора нужно будет непременно принять побольше валерьянки: размышляя о Карееве и необязательном сотруднике органов, она незаметно взвинтила себя до опасного в ее возрасте и при ее больном сердце предела — Инга Тимофеевна, уважаемая, здравствуйте! — раздался в трубке знакомый интеллигентный голос. — Как вы себя чувствуете, милейшая Инга Тимофеевна?

Боюсь, я заставил вас нервничать…

— Да уж, — сказала Инга Тимофеевна тем особенным сухим тоном, которым во времена своего расцвета разговаривала с родителями набедокуривших учеников и возомнившими себя молоденькими учительницами. — Я даже приболела.

— Ах, боже мой! — сокрушенно воскликнул ее собеседник. — Я так перед вами виноват! Простите великодушно, милейшая Инга Тимофеевна! Поверьте, все произошло не по злому умыслу. Я, видите ли, не могу объяснить вам деталей… ну, вы меня, несомненно, понимаете… В общем, я человек подневольный и не вполне располагаю собственным временем, так что… В общем, если вы не возражаете, я бы навестил вас прямо сейчас, чтобы как можно скорее загладить свою вину.

— Ну, не расстраивайтесь так, молодой человек, — сказала Инга Тимофеевна, заметно смягчаясь. — В конце концов, ничего страшного ведь не произошло. Так, маленькая задержка…

— Прискорбная задержка! — с жаром вставил собеседник.

— Так уж и прискорбная. Я же понимаю: служба.

— Да, — загрустил голос в трубке, — служба…

И опасна, и трудна, как говорится. Так я приеду?

— Разумеется. Сейчас я приведу себя в порядок и через полчаса буду готова вас принять.

— В порядок? Зачем же приводить в порядок такую красоту?

Инга Тимофеевна не удержалась и мелко захихикала в трубку, польщенная комплиментом. Ее собеседник тоже испустил негромкий, очень корректный и сдержанный смешок, совершенно не обидный, а, напротив, располагающий.

— До встречи, милейшая Инга Тимофеевна, — проворковал он и повесил трубку.

Закончив разговор, Инга Тимофеевна решительно выбралась из-под одеяла, оделась, привела в порядок волосы, умылась, и только после этого, тщательно прополоскав, вставила на место зубы. Затем она убрала в шкаф постельное белье, поправила на тахте сбившееся за ночь покрывало и пошла ставить чайник. В глубине души она лелеяла надежду, что гость, которого она ждала, догадается прихватить с собой что-нибудь вкусненькое: годы, проведенные за столом секретаря, настолько приучили ее к подобным подношениям, что она до сих пор считала их в порядке вещей и могла обидеться, например, на почтальона, который принес ей пенсию и не догадался купить хотя бы маленькую шоколадку.

Звонок в дверь раздался ровно через полчаса. Полная радужных предчувствий Инга Тимофеевна поспешила в прихожую и распахнула дверь.

На пороге стоял мужчина лет сорока, при взгляде на которого Инга Тимофеевна впервые за многие годы по-настоящему пожалела о своем возрасте. В этого элегантного красавца было легко влюбиться с первого взгляда, и его избранница наверняка никогда не пожалела бы о сделанном выборе.

— Еще раз здравствуйте и извините, — бархатным голосом проворковал гость и с поклоном протянул Инге Тимофеевне роскошную коробку шоколадных конфет. — Примите это в знак глубочайшего уважения и благодарности.