Ада поднялась и достала с этажерки ту самую стопку глянцевых снимков. За ними, что ли, она возвращалась в мою квартиру?

Будто не заметив этого моего немого вопроса, Ада продолжила, тасуя снимки с ловкостью заядлой картежницы:

– Замечу, кстати, что фотографии эти не так уж трудно было сфабриковать – в наше время это может сделать всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с программами типа «фотошоп». Если вглядеться в положение тел, в то, что они не отбрасывают теней или отбрасывают их неправильно, в то, что кровь и пятна на телах так называемых «жертв» имеют синтетический оттенок компьютерного цветового спектра, то у здравого человека и сомнений не возникнет в подделке. Но, повторяю, Рита была возбуждена и к тому же напугана, ты тоже сильно сбит с панталыку и к тому же рассматривал эти фотографии не под лупой, а ночью, при свете не слишком яркого электрического освящения. Потому-то вы оба ничего и не заметили.

– Но я все равно не понимаю, кому понадобилось…

– Мы еще до этого дойдем, – перебила Ада. – Пока же обрати внимание еще на один момент: все убийства совершены, безусловно, с холодной и рассудительной жестокостью, все они были хорошо продуманы, все они здорово напугали тебя, как напугали бы любого нормального человека, и… все были исполнены так, чтобы отвести от тебя самого даже тень подозрения. Милу сбросили с эстакады под колеса твоего автомобиля – но десятки свидетелей при этом могли подтвердить, что сам ты не виноват в ее смерти. Марина повесилась, или, вернее, ее повесили в твоей квартире – но в момент, когда происходило это замаскированное под самоубийство убийство, ты опять же находился далеко от дома, что могут подтвердить несколько человек. Я, например… То же самое и с Катей. Когда ее убивали там, в гостинице, ты тоже находился за несколько километров от места преступления. И с Ритой. Да, милый мой, твои женщины погибают от рук убийцы – неизвестной старухи, которой очень легко загримироваться и под «мужчину в шляпе», словно их начала косить чума, но при этом убийца как будто оберегает тебя от малейшего подозрения. О чем это говорит?

– О чем? – пробормотал я.

– О том, что он любит тебя, любит, быть может, больше, чем даже свою собственную персону.

– Так…

– Да, так. И наконец, третий момент. Допустим, убийца пылает к тебе неземной страстью. Допустим даже, что он настолько ревнив, что в один прекрасный день решился истребить всех женщин, которые еще совсем недавно были тебе очень дороги. Но почему бы ему просто не перестрелять, не передушить, я не знаю, не перетравить их всех поодиночке? Зачем ему понадобилось устраивать из этого целый спектакль? Для чего он считал необходимым, чтобы ты раз за разом присутствовал на этой буффонаде смерти?

– Не знаю, не знаю! – я сжал голову руками.

– А мне кажется, я знаю. Зрелище страшной гибели женщин, к которым ты так или иначе был неравнодушен, зрелище, которое ты вынужден был наблюдать раз за разом, раз за разом… по замыслу убийцы, должно было породить в тебе комплекс вины, от которого не так-то просто избавиться даже с помощью психотерапевта, а кроме того – и это главное, – раз и навсегда поселить в твоей душе огромный и, может, непреодолимый страх перед будущими отношениями с женщинами. В твоей подкорке вскоре поселилась бы мысль, что тебя преследует злой рок, что всех женщин, которые попадаются тебе на пути, рано или поздно настигает страшная смерть, и не лучше ли тебе вообще никогда не иметь с ними дела. Кто-то очень хорошо знает тебя для того, чтобы быть уверенным в том, что такая мысль в твоей голове действительно возникнет. И вот теперь… теперь я хочу подойти к самому главному.

Она снова, уже в который раз за этот вечер, поднялась с места, задумчиво прошлась по комнате, машинально переставляя предметы на столе, этажерке, стеклянном столике у окна.

Потом обернулась ко мне – и в дивных глазах ее была боль. Это было так непривычно и так не похоже на Аду, хотя я ее знал очень мало, что я невольно тоже начал подниматься – подниматься со своего места, подниматься навстречу ее высокой фигуре, хотя она стояла у окна, не двигаясь, смотрела на меня и пока еще ничего не говорила.

– Теперь я отвечу на вопрос, который волновал тебя в самом начале нашего разговора, – сказала она медленно, не отводя от меня своего странного взгляда. – Ты спросил, зачем я вернулась в твою квартиру. Я отвечу: для того, чтобы найти здесь хотя бы малейшие следы присутствия другого человека. Ведь кто-то же должен был все это время отслеживать каждый твой шаг, знать, где ты встречаешься со своими женщинами, раздобыть их номера телефонов, адреса, некоторое время приглядываться к ним, чтобы найти ту самую важную, самую больную точку, на которую впоследствии можно было бы беспроигрышно давить… Этот кто-то очень часто заходил к тебе в квартиру во время твоего отсутствия. Он просматривал записи в твоем настольном компьютере, рылся в бумагах. Я даже думаю, он установил аппаратуру слежения и прослушки, иначе откуда бы ему знать о тебе все вплоть до малейших подробностей, даже то, что на работе в тебя влюбилась девушка Рита, которой до поры до времени ты не отвечал взаимностью, а с девушкой Мариной ты встречаешься на совсем другой территории…

– Ты нашла? – закричал я.

– Да.

– Что?!

– То, что искала.

– Что это, что, что?!

Вместо ответа Ада подошла к торшеру, поманив меня за собой. Я подошел и, повинуясь ее жесту, заглянул под абажур: там, прижавшись к плотной ткани, сидел «жучок» – крошечный микрофон размером с обыкновенную канцелярскую скрепку.

Потом она взяла в руки пластмассовый корпус телефона, ловко разняла защелки – и вынула на свет тоненький шнур с миниатюрной коробочкой на конце.

Она прошла по всей квартире, вынимая из-за плинтусов, из-под столов, клавиатуры компьютера, кухонных ящиков, электрических розеток – отовсюду, где только можно было спрятать «прослушку», – провода, радиомикрофоны, «жучки», миниатюрные передатчики. Я знал, что весь этот шпионский арсенал сегодня можно купить на любом радиорынке, и все же был поражен, как бывает поражен ни в чем не повинный человек, когда обнаруживает, что он длительное время был объектом пристального наблюдения.

– Это какой-то сон… – пробормотал я. Ада в это время вынимала из ниши в стене спальни глазок видеокамеры.

– Какой же это сон. Трудно представить себе что-нибудь реальнее этого, – она показала мне саму камеру – небольшой ящичек с проволочкой антенны, способной передавать изображения на большие расстояния.

– Да кому я нужен, боже мой?! Обыкновенный журналист… никогда не писавший ни о политике, ни о громких разоблачениях…

– Думаю, нашего убийцу тоже меньше всего интересуют политические коллизии, – она бросила на стол последний шнурочек с микрофоном, который вынула из-под обоев в спальне. – Ему просто нужен ты сам, каждый твой жест, каждый шаг. Поскольку ты действительно не политик, не бизнесмен и вообще не большая птица, то я думаю, что причина этого всего, – она кивнула на заваленный трофеями стол, – все-таки ревность.