* * *

Это были последние слова, до которых я мог дослушать магнитофонную запись допроса Вениамина Андреевича. Запись эту мне любезно предоставил следователь.

«Я понял: надо что-то менять…» – слышал я его слабый, рвущийся голос. Дальше я нажимал на кнопку и обрывал монолог человека, которого пятнадцать лет считал своим отцом.

Я не мог, совсем никак не мог изгнать из памяти лица Марины, Милы, Катьки. И Риты – хотя прошло уже две недели, как ее благополучно выписали из больницы. Она единственная, кому удалось миновать смертельную ловушку, которые расставил только-только начавшим жить девушкам этот сумасшедший старик. Или не сумасшедший? Совсем скоро это установит судебно-психиатрическая экспертиза.

– Когда он понял, что скоро останется один, то решил вернуть тебя, – закрывая глаза, вспоминал я слова Ады. – И тогда на волю, как лава из вулкана, хлынули его долго сдерживаемые страсти. Он призвал на помощь все способности, дарованные ему небом и природой, и сумел очень виртуозно использовать их – как настоящий Близнец. Сумел найти подход к каждой из своих жертв. Марину убедил в том, что виновница вашего разрыва – Катерина, и сумел так накачать от природы страстную женщину ненавистью, что та решилась совершить убийство, а потом какое-то время запугивать тебя, чтобы – кто знает? – довести до сумасшествия. Это очень похоже на Скорпиона. Катерину он уговорил прийти в гостиницу – быть может, убедил, что она идет на свидание с тобой, мол, вам надо многое обсудить… На деле же это оказалось свиданием со Смертью. С Милой вообще не было особенных забот – одурманенной алкоголем женщине можно внушить все, что угодно. А результат должен быть один: поселить в тебе огромное чувство вины перед женщинами, которых ты когда-то обнимал, и заставить тебя с содроганием вспоминать об этих минутах… «И тогда мой мальчик вернулся бы ко мне. Мы бы стали жить вместе, играть в шахматы по вечерам, вспоминать маму…» – бормотал в свое оправдание этот жалкий старик. И ему удалось бы это. Возможно. Если бы твоя психическая организация оказалась послабее всего на несколько микрон.

И воцарялась тишина. Долгая-долгая, как вечность.

Было слышно, как за окном на подоконник падают крупные хлопья первого в этом году настоящего снега.

А потом я открывал глаза и говорил:

– Ада.

Но ее уже не было. Она исчезла… Исчезла, чтобы не появиться уже больше никогда.

Мама умерла через пять недель после того, как арестовали моего отчима. Она таки не узнала о том, что его обвинили в трех убийствах и одном покушении на убийство. Не узнала она и о том, что заставило Вениамина Андреевича пойти на весь этот ужас. Ей сказали, будто мужа срочно отправили в командировку по линии обмена опытом между реставраторами. Первые дни она спрашивала о нем и все удивлялась, почему он не звонит, а потом перестала. Раковая опухоль съедала мать изнутри даже быстрее, чем это прогнозировали врачи, и вскоре мою Мамону перестало интересовать все окружающее. Кроме меня. Она впала в забытье, из которого выходила все реже и реже, а затем в кому, из которой не вернулась совсем.

Мама умерла, и все время, пока она умирала, я держал ее за руку.

Похороны прошли, как потом говорили соседи, друзья и знакомые, «на должном уровне». А все остальное – следствие, суд, приговор – перестало меня интересовать. Меня вообще перестало интересовать что бы то ни было, даже работа. Когда мне позвонили из редакции и сказали, что из-за двухнедельных прогулов меня увольняют, я отнесся к этому… никак. Все эти две недели я провалялся у себя дома, на диване, бездумно глядя в потолок, и собирался провести так еще бог знает сколько времени.

А потом ко мне пришла Рита.

Села напротив. Затем опустилась на колени возле моего дивана. Обняла меня своими полными, прохладными руками:

– Стас! Надо что-то делать.

– Я ничего не хочу.

– Но так нельзя, Стас, дорогой. Я долго думала о тебе… правильнее сказать, я все это время постоянно думала о тебе и, кажется, поняла, что с тобой происходит. Сейчас тебе кажется, будто рухнул прекрасный замок, и уже никогда-никогда такой не построить. Но это не так! Нужно только найти в себе силы подняться и начать сначала. А для этого надо прежде всего не сидеть в развалинах, а вылезти из-под обломков старого.

– Ты стала умная, Ритка, ты мудрая, и, наверное, все, что ты говоришь, правда… Но мне нужно много времени, чтобы разобраться в себе.

– Ну, времени у нас с тобой будет больше чем достаточно. Экспедиция – идеальное средство сменить привычную обстановку и дать покой собственной голове.

– Какая еще экспедиция?

– Как? Разве ты забыл?

– О чем?

– О том, что приглашал меня в незабываемую экспедицию с настоящими людьми!

– Я? Тебя? С собой?!

– Да, дорогой. И я уже обо всем договорилась. Мы едем!

– А… а куда?

– На Север. Мы поедем с тобой в самую удивительную экспедицию, какая только возможна. Мы поедем искать мамонтов.

* * *

И мы искали мамонтов, искали их везде. В поисках этих древних животных наша экспедиция под руководством профессора Соколовского прошла более трехсот километров по дорогам и бездорожью, двигаясь на самый край света. Непроходимые и порою страшные в своей угрюмости леса, скалы и водопады, два самых красивых северных моря – Белое и Баренцево, – краешек Северного Ледовитого океана. Все самые любопытные и интересные красоты, недоступные простому туристу, открывались перед нами.

И я наконец ощутил себя новым человеком – я был не кабинетным журналистом на посылках у издерганного редактора, а Путешественником и Первооткрывателем, фотографом и палеонтологом-любителем.

И вот, свернув в Кеми из Рабочеостровского поселка на моторной шлюпке по Белому морю, мы добрались и до острова Кузова, точнее, до цепи островов.

– Ну вот и окончание нашей экспедиции, – со вздохом сказал я, вставая рядом с Ритой на обзорной площадке и обнимая ее за плечи. – Дальше – дорога домой. Мамонтов мы так и не нашли.

– Да, – сказала она, прижимаясь ко мне и нарочно накалываясь щекой на колючие ворсинки моего толстого свитера. – Но я ни о чем не жалею….

И тут мы оба ощутили, как под ногами начинает уходить земля!

Обзорная площадка, которая вдруг тронулась с места, представляла собой просто большую, больше человеческого роста, поросшую мхом кочку. Здесь, на Севере, было много таких кочек. Мы с Риткой любили забираться на них и, чувствуя, как под ногами пружинит мох, смотреть по сторонам и вдыхать полной грудью чистый, чуть колкий воздух Русского Севера. Но сейчас…

– Стас! А-а-а! Стас, держи меня!

– Осторожнее! – крикнул я, крепко хватая ее за руки. Но земля разъезжалась и разъезжалась, зеленый мох рвался под подошвами, и в конце концов оба мы кубарем скатились вниз. Здоровый пласт земли и мягкого дерна сдвинулся, скользнул книзу, по пути собираясь в складки, и обрушился, обнажая что-то огромное, беловато-черное, торчащее в разные стороны. Как будто сильное, здоровое чудовище улыбалось нам из-под земли.