– Сама будешь? – спросил он у Ольги.

– А я не человек?

Федор не хотел наливать.

– Может, не будешь?

– Тебе жалко, в самом деле?

Он пофырчал, налил и тяжело опустился на стул.

– Ну, за отпуск! – Ольга подняла рюмку. – И за тебя, Феденька.

Все выпили. Помолчали.

– Мне хоть и за руль с утра, но такого коньяка можете еще лить, – наконец сказал Илья.

Федор, малиновый, как варенье, смотрел на жену. Ольга смотрела на него. Потом подбородок ее задрожал, и она засмеялась. Засмеялся Руднев. И уже после всех загоготал Федор.

– Не дам больше никому! – выкрикнул он сквозь смех и вылил в себя всю бутылку.

– Тебе не стыдно? Когда ты успел? – спросила Ольга у мужа, который давно выпил коньяк и заменил чаем.

– Стыдно, – ответил Федор, вытирая слезы. – Я куплю новую бутылку.

– Нет уж, дорогой… Он у нас плохо хранится.

Вошла Вера с учебником:

– Мам-мам, скажи, кто это? «За бесчисленной отарой ночью шел пастух усталый, а когда пропел петух, скрылись овцы и пастух».

– Это месяц и звезды, – сказала Ольга. – Пойдем, проверю твои уроки.

Она увела за собой детей, и на кухне остались только Илья, Федор и кошка.

– Значит, отпуск? – спросил Руднев.

– Я сказал ей так.

– Что же на самом деле?

– Отпуск – это правда. Но не для отдыха, а чтобы я подготовился. Потом… Ссылают в село под Валдаем. Даже названия не вспомню. Там и прихода-то нету.

– Что же там делать?

– Как – что? Служить! Только это мне надо семью бросать и ехать одному. У детей сады и школы. Да и не прожить нам всем в этой дыре.

– А разве они могут тебя так?

– Церковь – она как армия, Илюш, куда командование пошлет – там служить и будешь.

– Но ты же можешь отказаться? – не верил Руднев.

– Оставление прихода – та же самоволка. Почислят за штат.

– И все из-за Ольги?

– Ну что ты, – морщась, сказал Федор. – Там давно другое. Был бы человек, а за что, найдется. Она просто дровишек подкинула. Я с этим отцом Анатолием, который благочинный, давно в контрах…

Он почесал костяшки кулаков о стол. На колени его прыгнула кошка и закружилась, почесывая хвост о бороду Федора.

– Разве он может тебе приказывать, этот Анатолий? Ведь он такой же иерей, как и ты.

– Такой же, да не такой. Сам он, конечно, не может. Я на хорошем счету раньше-то был. Первый по социальному служению. Из больниц не вылезал в свои выходные. Помнишь, у тебя в реанимации детишек крестил сколько? Но это все счета другие, цифрой не измеримые… А отец Анатолий в это время бумажки писал, что я приход запустил. Потом ремонт начался. И он мне всяких казначеев стал подсылать. Комиссии… Пару раз выявили недостачу. Да что там! Считали б они лучше, сколько я своих потратил!

– А ему-то зачем?

– У него свои мысли на мой приход. Вот и выслуживается перед архиереем, чтоб настоятелем стать.

– И это знакомо, – сказал Илья.

– А ты думаешь, у нас по-другому? Подчиненность армейская, а отношения измеряются раболепством и деньгами. Нашел батюшка спонсора – молодец, не нашел – плохо служишь, батя. Вот он капал-капал начальнику, пока у того из ушей не потекло.

– Стало быть, ты плохо служишь!

– Понял ты все! – разозлился Федор и сбросил с колен Фуфайку. – Но так во все времена в церкви было. Разные были священники. Но церковь все еще стоит.

– Тебе нужно напрямую поговорить с митрополитом, – сказал Илья серьезно.

– Поговорил, – ответил Федор, прихлебнув чай. – Решение твердо. Еще и спросил меня, зачем я матушку к нему посылал.

– М-да…

– Что мне делать, Илюш, как считаешь?

Они посидели. Кошка норовила вернуться на руки к хозяину, но тот отпихивал ее тапком. Илья молчал и думал, что понимает Федора. Он, как и Федор, был лишен дела. Его ограбили, отобрали не деньги, не честь – пусть бы честь, черт с ней, – у него забрали смысл жизни.

– Не знаю, сможешь ли ты оставить службу… Ты один из немногих попов, которые действительно имеют право служить и давать людям веру. Все, что ты мне рассказал, цинично и несправедливо. Поэтому вот что я могу посоветовать: если в служении ты видишь единственный смысл, борись. Оставляй семью и езжай собирать в глуши приход. А там, может, и повернется по-другому. Бог милостив, ты говорил. Настанут хорошие времена. Но мне кажется, у тебя есть и другая служба, не менее важная и для тебя, и для Бога. Так, отец Федор?

24

Лес привычно шел навстречу. Руднев научился пролезать чрез него, как лиса, рысь или другой жидкий зверь. Он словно знал ходы, и места, в которых не бывал прежде, казались не раз пройденными. Так он и шел вторую неделю без остановки, и каждый день, как и в этот, когда подходил конец его бесплодного поиска, Илья думал, что лучше не возвращаться домой. Ни в городе, ни в лесу ему не было места. Ни здесь, ни там он был не нужен. Ветер гонял полные тучи, солнце закатывалось за верхушки елей, и в лесу гулял по-зимнему ледяной сквозняк. Руднев остановился, чтобы закурить. Он делал пару затяжек, а дальше просто смотрел на огонек и на дым, будто что-то видел в этом дыму.

Но вдруг впереди, в дрожи вертикалей, показалось что-то неподвижное, цельное. Руднев поймал угол, с которого открылся простор для глаз, и разглядел поодаль темный куб. Был он с человеческий рост, а из него торчало что-то навроде трубы или башни. Илья разогнал перед собой дымок, потушил сигарету и пошел дальше.

Так, переходя от ствола к стволу, виляя то вправо, то влево, Руднев приближался к постройке. Когда до нее оставалось шагов двадцать, он уже не сомневался, что это бревенчатый сруб. Сердце радостно и боязно застучало – так ли? так ли?

«Неужели нашел? – спросил себя Илья, чтобы успокоить некстати возникшую улыбку. – Не спеши!»

Со стороны у избы не было видно ни окон, ни двери. Чтобы узнать, есть ли кто внутри, Илье нужно было обойти сруб. Сердце билось, и такая осторожность казалась потерянным временем. Он решился идти без разведки. Чем ближе подходил он к избе, тем громче хрустела под ногами хвоя.

Что это? Сарай, баня, охотничий привал? На вид дом был заброшен. Помрачневшие за бессчетные зимы бревна, глухие стены, а на крыше… Руднев понял, что это была за башенка. Над избушкой вздымалась главка с небольшим деревянным куполом. Луковица его давно