Илья отпустил Асю. Он осторожно уложил ее, снял с себя пальто и накрыл им тело. Потом Руднев поднялся на ноги и стал карабкаться наверх.

Он вышел на проблеск костра. Дверь в часовню была открыта. Это было первое, что он заметил и что само по себе было важнее всего. После он увидел свой выпотрошенный рюкзак, который лежал у огня.

Илья привалился здоровым плечом к сосне. Его мотало. Голова кружилась, сердце, казалось, вот-вот разлетится на куски. Руднев мысленно считал шаги до часовни. Он уже был уверен, что ранен не смертельно и коллапс легкого не грозит, но, скорее всего, это будут его последние шаги. У него нет лишней секунды, нет второго шанса и возможности побега. Всюду снег. На снегу – его кровь, много крови. В лунном свете она казалась страшного кофейного цвета.

Из часовни вышел человек. Он был в кепке, бушлате, потертых армейских штанах. И хоть под козырьком лица было не видно, теперь Руднев узнал его. Он вспомнил непрочную походку и манеру задирать голову перед каждым шагом, словно это был не человек вовсе, а шарнирный манекен, над которым висел крест кукольника. Их минутная встреча в психдиспансере не раз всплывала в памяти. Это было одно из тех дурных воспоминаний, которые действуют как разряд тока. Каким-то образом – словами, хамством или просто тем, что он явился в тяжелый для Руднева миг, – этот странный тип задел его и оставил после себя нестираемую обиду. Илья даже воображал их новую встречу и смело хамил в ответ, но даже в фантазиях его месть выглядела глупо. А сейчас, когда все было реально, его уязвленные чувства не стоили ничего. И Руднев растерялся, он не мог представить, как быть. Задушить? Вцепиться зубами в глотку?.. В рюкзаке его когда-то лежал нож! Когда-то… Теперь он был безоружен и слаб, он умирал.

И, оттолкнувшись от дерева, Илья пошел. Он двигался неслышным шагом, точно его кто-то нес за шкирку по узкому и тусклому коридору. Он не дышал. Фигура у костра быстро приближалась. Неожиданно быстро. Света вокруг становилось больше. Включилась будто бы жаркая лампа, в нем самом, где-то в мозгу, и враг перед ним был высвечен лучом. Илья видел, как прыгают его уши, шевелится жирная щетина, как челюсть перемалывает кусок вареной крольчатины.

Руднев сжал кулаки и готовился оглушить одним точным ударом. Потом навалиться, схватить за горло, выдавить из него жизнь. И, подходя на расстояние удара, Илья споткнулся.

Услышав шум, Леший обернулся. Он должен был тут же вскочить и побежать, но не вскочил и не побежал. А Руднев устоял. Он поднял камень, о который споткнулся, тот самый, что помог ему сбить замок. Леший сидел в смертном оцепенении и отупело смотрел на него из-под виска косым глазом. Когда камень взлетел над ним, он сглотнул, хотел было закрыться руками, но не успел. Оба они услышали хруст. Леший вжал голову. Зашипел. Он хотел подняться. По скуле к подбородку побежала кровь. Пальцы его схватили Илью за штанину. Илья высвободился. Снова поднял свое оружие. Теперь руки Лешего тянулись к нему, летящему сверху, точно метеор, камню.

После второго удара он повалился и уткнулся головой в землю. Тело вывернулось через плечо и успокоилось на боку. Язык Лешего, серый, изрытый, вывалился и слизнем повис на щеке. Длинная челюсть ходила, словно пытаясь его откусить. Косой глаз не переставал смотреть на Илью.

Руднев переступил через Лешего и дрожащим голосом позвал Настю. Та не откликнулась.

До мгновения, пока он не вошел в часовню, его еще окликало сомнение, что он напал на невинного человека. Но когда Руднев увидел узницу, эти глупые мысли отпали. Внутри холодно горели две свечи и было сыро, как в норе. На столе, сколоченном из старых досок, стояли банки с крупами и закопченный чайник, а на полу, истоптанном и грязном, валялись мелкие кости, покрытые бисером муравьев, голова сухой рыбы и консервные банки. У стены стояло заполненное до краев ведро для нужды.

В дальнем углу лежала Настя. Она зябко свернулась на боку, выпрямив больную ногу. На ней был когда-то розовый спортивный костюм, а нога была перемотана какой-то вонючей тряпкой. Настя подняла на Илью равнодушный, ничего не требующий взгляд, и он вспомнил, что так же на него глядела готовая отойти к Богу старуха. Она посмотрела на него и закрыла глаза, словно исчезла. Исчезла и его надежда. Старушка, точно старушка. Волосы ее почти вылезли, и под ними виднелся серебристый скальп, глаза впали. Он увидел свежие ссадины и гематомы. Настя выглядела страшнее Аси. Потому что была еще жива. Как же он хотел вернуться наружу и добить зверя, раскрошить его голову и бросить мертвое тело в костер, но чувствовал, что не вернется, – ноги не держат.

Илья опустился с нею рядом и взял за руку. Настя чуть сжала ее. Он сказал: «Не бойся, ведь ты такая смелая, и, если я усну и не проснусь, не бойся, а когда придет старик, моли его, чтоб он вынес тебя из леса, скажи ему, что для него все кончено и ему теперь нечего терять, моли его изо всех сил». Настя тихо заплакала, она не верила его словам. Илья молча согласился с ней. Спасения нет. Он повторил только, что она смелее всех, кого он знал.

Когда Илья договорил, стало слышно, как снаружи шипит лес и свистит носом человек с проломленной головой. Эти звуки обрывали сердце. Илья просил у умирающего, чтоб тот наконец кончился. И Леший, будто исполнив его мольбу, затих. Затих и лес.

И в этой чистой тишине Руднев услышал шаги. Они подходили ближе. Потом раздались короткие крики.

– Сын! Вставай! А ну!!!

Руднев слышал голос старика, и ему было жаль его.

– Сын! А ну! Сынок!

Как никто другой, Илья чувствовал, что творилось в его душе. Старик, осознав наконец, что сын его погиб, издал какой-то острый, испуганный звук, и Руднев крепче сжал Настину ладонь. Через миг в дверях часовни показалась фигура, и свет фонаря ударил в лицо. В предсмертном дурмане Илья понимал, что это пришла их смерть и он уже никак не может ей помешать.

– Привет, док! – Узнал Руднев голос капитана Бырдина. – Ох, е-мать! Пацаны, они здесь. Давайте живей!

В часовне тесно затопали, завертелись, как мерины в деннике, какие-то люди, но Илье их суета казалась пустой и далекой.

– Ты бы хоть позвонил! Еле нашли по твоим