– Он не хотел… Просто у него был плохой день…

– Плохой день? Шутишь? Домашнее насилие здесь запрещено законом – ты ведь это знаешь? Если на меня мужик поднимет руку, я мигом вызову копов. Одно дело, когда нас лупят родители, – но когда ты взрослая, замужняя женщина…

Исра по-прежнему не смотрела на нее.

– У нас дома мужья постоянно колотят жен. Если бы женщина вызывала полицию всякий раз, когда ее побьет муж, все наши мужчины давно бы сидели в тюрьме.

– Так может, туда им и дорога? – хмыкнула Сара. – Может, если бы наши женщины давали отпор и вызывали полицию, мужья бы их не били?

– Все не так просто, Сара, – прошептала Исра. – В Палестине нет правительства. Страна оккупирована. Вызывать попросту некого. А даже если бы там и была полиция – явись ты туда, тебя бы отволокли назад к мужу, и он бы всыпал тебе еще раз за то, что посмела выйти из дома.

– Так что же, мужчины могут запросто бить жен, когда захотят?

Исра пожала плечами.

– Так или иначе, в Америке все по-другому. – Сара смотрела на нее во все глаза.

Исру захлестнул стыд. Она отвернулась. Как же объяснить Саре про жизнь у них на родине, где женщине и в голову не придет вызывать полицию, если муж поднимет на нее руку? А если кто-нибудь и нашел бы в себе силы дать отпор, что толку? Ведь у женщин нет ни денег, ни образования, ни работы – никакого подспорья! Вот из-за чего мужья избивают жен что ни день, в первый раз подумалось Исре. Не только потому, что государство не защищает граждан, но еще и потому, что женщинам с малых лет внушают, будто они ничтожные, убогие создания, которые только зуботычин и заслуживают и созданы для того, чтобы обслуживать мужчин, которые им эти зуботычины раздают. Исре захотелось плакать. Что за презренная участь – быть женщиной, почему и она, и ее дочери на эту участь обречены?

Сара по-прежнему не сводила с нее глаз.

– Ты же знаешь, что Адам пьет шараб?

– Что?

– Исра, ты серьезно? Ты правда не замечаешь, что он почти каждый день приходит домой под градусом?

– Ну… Я думала, он болеет…

– Да ничем он не болеет! Он алкоголик. А когда мы загружаем вещи в стирку, я иногда даже замечаю, что от его одежды несет гашишем. Неужели и на этот запах ты никогда не обращала внимания?

– Я не знаю, как пахнет гашиш, – пролепетала Исра, чувствуя себя полной дурой. – Я думала, это просто запахи города…

Сара ошарашенно вытаращила глаза:

– Да как же можно быть такой наивной?

Исра села прямее.

– Конечно, я наивная! – сказала она, с удивлением ощутив, как внутри поднимается что-то похожее на жажду бунта. – Я всю жизнь торчу на кухне – сначала в Палестине, теперь здесь. Откуда мне что-то знать об этом мире? Я могу вырваться из дома, только когда книга меня куда-нибудь переносит, – но теперь и читать не могу!

– Прости, – пробормотала Сара. – Я не хотела тебя обидеть. Но все-таки тебе не мешало бы быть похрабрее. Я же предлагала принести тебе книжек. Почему ты отказалась? Чего боишься?

Исра посмотрела в окно. Сара права. Она бросила читать, опасаясь огорчить Фариду и Адама, надеясь верной службой завоевать их любовь. И прогадала.

– А ты сейчас могла бы?

– Что могла бы?

– Принести мне книжек.

– Да. – Сара улыбнулась. – Разумеется. Хоть завтра!

Теперь Дейа наведывалась к Саре так часто, как только могла, чтобы не вызвать подозрений у бабушки. По счастью, Фарида была занята – окучивала очередного жениха, на случай, если Насер откажется; а из школы домой, похоже, не звонили и о ее прогулах не сообщали – девочки в выпускном классе часто пропускали занятия из-за смотрин. В книжном Дейа и Сара часами просиживали все в тех же бархатных креслах у окна. Дейа раскрыв рот слушала тетины рассказы об Исре – и каждый был словно очередная глава книги, в каждой таился неожиданный поворот сюжета. Чем больше Дейа узнавала о матери, тем отчетливее понимала, что вообще ее не знала. Истории, которыми она тешила саму себя, пока росла, воспоминания, которые собирала по крупицам, – все они не давали Дейе увидеть Исру. И только теперь, постепенно, образ матери начинал вырисовываться перед ее мысленным взором. Она по-прежнему сомневалась, не лукавит ли Сара временами – вдруг она тоже отфильтровывает лишнее, как много лет делала сама Дейа в разговорах с сестрами. Но, несмотря на эти подозрения, впервые в жизни она не рвалась немедля выяснить всю правду. Она нашла в Саре подругу и наконец-то перестала чувствовать себя одинокой.

– Я тут хотела спросить, – проговорила Дейа однажды холодным вечером, когда они все вместе, с дедушкой и бабушкой, сидели в зале и пили чай.

Фарида оторвалась от телевизора:

– Что?

– Почему тетя Сара никогда к нам не приезжает?

Фарида залилась краской. Сидевший напротив Халед вжался в диван. И хотя он не сводил глаз с экрана, Дейа видела, как задрожали у него руки. Дед поставил чашку с чаем на столик.

– Ну правда, – продолжала Дейа. – Вы никогда не объясняли, почему так. У нее что, денег на дорогу нет? Или муж – тиран и жену за порог не пускает? Или… – Она внимательно посмотрела на Фариду. – Может, она не приезжает, потому что обиделась на вас за то, что вы ее услали за тридевять земель? Тоже может статься.

– Ей не на что жаловаться, – буркнула Фарида, поднося чашку к губам. – Ее замуж выдали, а не на бойню отвели.

– Допустим, но тогда почему она нас не навещает? – Дейа обернулась к Халеду – может, он что-нибудь скажет? Но он не отрывал взгляда от телевизора. Дейа опять повернулась к Фариде: – Ты хоть пробовала с ней связаться? Ну там, спросить, не обижается ли она? Может, даже извиниться? Наверняка после стольких лет она уже не держит зла. Ты ведь, в конце концов, ее мать.

Фарида покраснела еще сильнее.

– Извиниться? – Она брякнула чашку на столик. – Мне-то за что извиняться? Это она пусть извиняется! Не звонит, не приезжает – и это после всего, что мы для нее сделали!

– Может, ей кажется, что про нее все забыли, – сказала Дейа, стараясь, чтобы это прозвучало невинно и непринужденно.

– Халас! – Халед вскочил, сверля ее взглядом. – Ни слова больше! Я не желаю слышать это имя в своем доме! Никогда! Понятно тебе? – И он вылетел из залы, прежде чем Дейа успела хоть что-то ответить.

– Ну вот видишь, все ясно как божий день, – сказала она, проводив деда глазами.

Фарида повернулась к внучке:

– Что тебе ясно?

– Что сидо чувствует себя виноватым.

– Вот еще! Ничего подобного! Да и в чем он, скажи на милость, виноват?

Дейа старалась говорить максимально расплывчато: