– Если Нидзё Тэнно удовлетворит столь недостойная и презренная кандидатура, как моя, что ж, тогда я вызовусь быть его соперником.

Кусакабэ воззрился на него, не веря своим ушам.

– С позволения сказать, Нагуса-сенсей, мне известны все благовония, что хранятся в лавке на Второй линии. И могу вас заверить, что ни одно из них, хоть по отдельности, хоть смешанное с другими ароматами, не способно передать образ девы, бегущей по мосту.

– По мосту и в тумане, – уточнил Нагуса. – Дело в том, что подобный обонятельный образ еще никто и никогда не составлял. Я уже не в том возрасте, чтобы наслаждаться туманами: когда поднимается туман, я ложусь спать, да и за девицами я не ухлестывал давненько.

Тут он рассмеялся старческим смехом, и было непонятно, что выражает эта усмешка – то ли издевку, то ли отчаяние, хотя, возможно, у него просто задрожал подбородок.

– Стало быть, у вас ни единого шанса победить? – полюбопытствовал его помощник.

– Ну разумеется, ни единого.

– Но на вас будет смотреть весь двор…

– Скорее он будет принюхиваться к нам, – улыбнулся Нагуса, коснувшись своего носа кончиком пальца.

– Да.

– Да, – вторил ему эхом Нагуса.

– Да, – повторил Кусакабэ.

На третьем «да» они оба смолкли. А потом принялись вздыхать, притом что вздохи Нагусы походили не то на покашливания или сиплое кряхтение – кха-эх-ах-ох, – не то на шелест шелка, трущегося по шелку… хотя в основном оба хранили молчание, и нарушить его никто из них не смел.

Наконец по прошествии длительного времени Кусакабэ прочистил горло и произнес:

– На самом деле двор будет к вам прислушиваться, поскольку, как говорят, благовоние лучше воспринимается на слух, нежели на нюх. И в этом смысле мне в голову кое-что пришло: разве не сказано в одной сутре, что учение Будды передается через запахи и что оно не нуждается в словах, чтобы толковать его?

– В сутре Вималакирти, одного из ближайших учеников Будды Амитабхи, – с глубочайшим почтением согласился Нагуса.

– Стало быть, и вас, сенсей, вдохновило его учение?

Управитель Службы садов и заводей едва заметно улыбнулся.

– Не столько его учение, сколько бумага, на которой эта сутра была записана в переводе с санскрита и которая ныне хранится в храме Тодайдзи, – в тамошней заводи вдовушке из Симаэ завтра поутру предстоит выпустить своих карпов. Это бумага необыкновенной белизны и чистоты. Однажды мне предоставили право восхищаться ею, даже позволили прикоснуться к ней – я до сих пор ощущаю кончиками пальцев ее гладкую поверхность. В своей сутре Вималакирти повествует о возрождении в чистой земле, ласково овеянной всеми ароматами, как он ее называет, где дворцы, дома, улицы, сами сады и даже пища созданы не из глины, не из дерева и не из камня, а из самых пленительных благоуханий.

– Неужто, по-вашему, такое возможно, сенсей?

– Я же не говорю, Ацухито, что верю в это, – тут я бы поостерегся! Но если предположить, что существует другой мир, помимо нашего, то я бы с радостью предпочел, чтобы он был ласково овеян ароматами, а не смрадом разложения.

У Нагусы снова дрогнул подбородок. Впрочем, на сей раз это было не признаком старости, а следствием того, что в комнату проникла зимняя стужа. В двух жаровнях из трех уже белела зола – горела только одна.

– В начале зимы Нагуса Ватанабэ и Кусакабэ Ацухито бросают вызов Нидзё Тэнно! – внезапно возгласил он. – Состязания, полагаю, будут проходить в Павильоне Чистоты и Свежести. Еще никому и никогда не случалось присутствовать на столь необыкновенных поединках. Интересно, император уже знает ответ на вопрос, который он сам же и поставил? Да уж, Ацухито, сложилось весьма щекотливое положение: я похож на человека, коему вверили сборник поэм, написанных на незнакомом ему языке, и повелели перевести их на другой язык, в котором он смыслит не больше.

Кусакабэ опорожнил четвертую чашу саке. И, сверкая глазами, поднялся:

– Предлагаю сходить туда. Прямо сейчас.

– Это еще куда, Ацухито? На дворе ночь, идет снег и…

– В лавку на Второй линии. Закажем себе самые изысканные благовония, пока они не достались никому другому.

Кусакабэ знал, что говорил: как только объявляли об открытии состязания благовоний, вероятные участники, то есть почти вся знать и чиновники третьего высшего ранга, отправляли своих слуг опустошать лавку на Второй линии, наказывая им прихватить побольше самых ароматных смол, кореньев и зерен, притом за любую цену. Мелочиться не было времени: главное состояло не в том, чтобы заключить выгодную сделку, а в том, чтобы заполучить как можно больше ароматических веществ и потом спрятать их в секретных кабинетах с наглухо задернутыми шторами, дабы ни одна живая душа не учуяла тончайшую палитру благоуханий, которым впоследствии предстояло смешиваться в строжайшей тайне.

Хотя на посещение любого заведения в ночное время требовалось официальное разрешение даже для столь высокопоставленного чиновника, каковым был управитель Службы садов и заводей, Нагусе не составило большого труда уговорить сторожей лавки открыть ему дверь. Им было довольно убедиться лишь в том, что у ночных посетителей не имелось при себе ничего такого, чем можно было испортить или спалить драгоценное содержимое лавки.

Заходить в лавку запрещалось с любым светильником – факелом и даже простой свечой. Между тем неосвещенная лавка походила на глубокую черную пещеру, и разобрать надписи на шкафчиках с указаниями, какое ароматическое вещество в каком из них хранилось, было почти невозможно. Ориентироваться внутри, конечно, помогли бы лунные отсветы на снегу – надо было только распахнуть глухие деревянные ставни, но сторожа запретили это строго-настрого.

– Ладно, – смирился Кусакабэ, – используем обоняние вместо зрения.

Нагусе понравились такие слова. И они на пару шагнули в кромешную тьму, вытянув головы вперед, точно кошки, ступающие на незнакомую территорию.

Сторожа растолковали им кратко, в каком порядке хранились вещества: сначала они распределялись по группам – смолы и камеди, коренья и корневища, зерна и плоды, затем шли разновидности – сладкие, кислые, теплые, соленые и горькие, которые, в свою очередь, подразделялись на оттенки – лесные, звериные, чувственные, пряные, бальзамические, землистые, смолистые, пьянящие, пикантные, камфорные, травянистые и т. д.

– Главное, ничего не трогайте, – прибавили напоследок сторожа, – только нюхайте и запоминайте самое интересное. Потом вернетесь и возьмете все, что сейчас заприметили, но только после того, как во Дворце возвестят об открытии состязаний и объявят их тему.

Нагуса метнул в стражников гневный взгляд, и те тут же согнулись в нижайшем поклоне, бормоча что-то неразборчивой скороговоркой в свое оправдание, как будто старались разом выпалить все извинения, которые им были известны.