– Ну конечно, есть, – прошептал Нагуса, – ею так и веет от тебя.

Он заметил, что его верхняя губа все еще вздернута к носу, а значит, она обнажила его верхние зубы, покрытые черным лаком, который уже, наверное, потрескался, потому как он не успел его подновить.

Снег валил и на следующее утро. Местами намело сугробы высотой под бычий загривок. По городу было ни пройти ни проехать. Но это не помешало управителю Службы садов и заводей призвать к себе помощника, чтобы на пару с ним подобрать смесь благовоний и составить аромат, соответствующий образу девы, которая выходит из утопающего в тумане сада, переходит через горбатый мост и попадает в другой сад, точно так же утопающий в тумане.

Поскольку тема состязаний была оглашена накануне вечером, все почитатели такимоно-авасэ, титулованные мастера подобных ристалищ, равно как и новички, были одержимы лишь одним: собрать, опробовать и скомбинировать душистые вещества так, чтобы с их помощью наиболее ярко воспроизвести историю, придуманную императором Нидзё, сознавая при этом, что самая большая трудность, практически неодолимая, вернее, граничащая с иллюзорностью, заключается в том, чтобы создать аромат, передающий образ движущейся фигуры, длинных волос, лика, чуть напряженного от ходьбы, и учащенного дыхания девы, оказавшейся меж двух туманов.

Поэтому участники состязаний, разом побросав свои дела, кинулись шарить по полкам в лавке на Второй линии. Самые предприимчивые уже набрали нужные ингредиенты и приступили к первым опытам. Им оставалось только добавить в полученные смеси меда, сливовой мякоти и чуточку воды для усиления аромата. Вслед за тем еще до наступления ночи слуги, несмотря на пургу, бросились к перегораживающей Ёдогаву дамбе из черной глины, неся под мышками павлониевые коробки со смесями, приготовленными их хозяевами: считалось, что вблизи реки благовония лучше сохраняются, к тому же речные берега были сплошь изрыты звериными норами, что избавляло от необходимости рыть мерзлую землю.

А Нагуса с Кусакабэ меж тем не очень-то преуспели. Что верно, то верно, их задержала вдовушка со своими противными рыбами. Сколько времени ушло впустую на каких-то карпов!

– Хватит нянчиться с этой бабой, сенсей. Расплатимся с ней честь по чести – хотя плата кажется мне чересчур высокой за восемь жалких рыбешек, которых для нас мог выловить любой рыбак на Ёдогаве, – и пусть убирается восвояси. Впрочем, если вам угодно покарать ее за то, что она припозднилась со своими карпами, которые, сказать по правде, не представляют собой ничего особенного, за исключением, может, двух-трех с черной чешуей, единственно достойных тех, что прежде поставлял рыбак из Симаэ, – так вот, для этого будет довольно отправить ее домой, не заплатив ей и медяка, пусть это послужит ей уроком: прежде всего она переживет величайшее унижение, будет всю дорогу дрожать при мысли о наказании, которое определят ей односельчане за то, что она явилась с пустыми руками, а они ее не пощадят: с позволения сказать, это мужичье не больно-то жалеет друг дружку – их жестокосердие не знает меры. Помните, как-то раз одна придворная дама из Службы нарядов, шившая что-то для императрицы, уколола себе палец, из которого пошла кровь, так что от запястья к локтю протянулась красная змейка, – так вот, это напоминает жуткую историю про…

Но Нагуса уже не слушал его: он вспомнил лицо Амакусы Миюки, ее приоткрытый рот, обнаживший зубы в их простонародной вульгарной белизне, и капельку сверкающей слюны, сорвавшуюся с ее верхней губы.

И его качнуло – но не как старика, которого подвели ноги, а как юношу, который вкусил крепчайшего, восхитительного, пьянящего зелья.

– Ацухито! – воскликнул он вдруг. – Вверяю твоим заботам туманы с мостом-полумесяцем посередине и с тем, через что он переступает. Или что преступает. У тебя же есть все, что нужно, не так ли? Используй без оглядки все ароматизаторы, что мы набрали в лавке на Второй линии, скатай из них шарики побольше, сложи их в шелковый мешочек и завяжи его шнуром, украшенным сливовой веткой… а если тебе покажется, что в благовоние, которое будет воскурено перед императором, надо добавить золота, натолки, напили, накроши его столько, сколько тебе заблагорассудится, – возьмешь все в моей сокровищнице.

– Но ведь золото не горит, сенсей…

– Знаю, Ацухито, знаю, я хоть и стар, но из ума еще не выжил. Да, золото не горит, зато оно плавится на сильном огне, льется, струится, растекается кружевами и устьями, расползается лесами – а значит, кто сказал, что оно не пахнет? Да и что известно нам о запахах? Мы говорим – это пахнет хорошо, а это смердит, только и всего. По сути же, о благоухании и смраде нам известно не больше, чем о добре и зле. Мы живем, мечась от незнания к незнанию. Жабы, вот кто мы на самом деле, Ацухито. А теперь слушай: после того как скатаешь ароматические шарики, олицетворяющие мост-полумесяц и оба тумана, – сделай так, и это главное, чтобы оба тумана различались по запаху, потому как в голосе Его величества, когда он их описывал, угадывались разные модуляции, – ты пойдешь и найдешь ту рыбачку, и скажешь ей, что я жду ее. Ночью стужа будет крепчать, снег превратится в лед, и ты, Ацухито, возьмешь рыбачку ту за руку, чтобы она не поскользнулась, и приведешь ее ко мне в любое время – у меня будут гореть четыре светильника.

* * *

В комнате с задернутыми шторами, похожей на маленький лабиринт благодаря ширмам, расставленным вдоль и поперек, на циновке за пологом в черно-синий ромбик дремал Нагуса. Снегопад прекратился – небо прояснилось. В бледном предутреннем свете на защитную оконную перегородку легла тень дерева. На низеньком столике стыло саке. Юная служанка, которая принесла его и подала, тоже спала, только на голом полу.

Кусакабэ смутился: ему было неприятно нарушать уединение своего господина. С годами Нагуса, некогда не в меру застенчивый, становился все менее стыдливым. Но не из-за склонности к публичному обнажению, а скорее из-за небрежности по отношению к себе. Он мало-помалу отчуждался от мира живых людей, хотя по-прежнему жил в этом мире и брал от жизни некоторые удовольствия, о чем свидетельствовало присутствие рядом с ним спящей служанки. В этом смысле он следовал примеру так называемых отставных императоров, которые, не успев взойти на престол, отрекались от него в пользу своих сыновей, а сами уединялись в монастыре, откуда, находясь под защитой от всяких бунтарей, заговорщиков и честолюбцев, могли безнаказанно влиять на ход событий и таким образом оставить заметный след в истории.

Кусакабэ растолкал сонную служанку:

– Давай-ка вставай! Да поживей разожги жаровни, а то в доме холод собачий. Если Нагуса-сенсей захворает, ты будешь в ответе.

Перепуганная служанка мигом вскочила на ноги. Не переставая раскланиваться, она торопливо запахнула полы своего кимоно и, пятясь, ретировалась.

– Что за шум? Неужто наша рыбачка уже здесь? – вопросил Нагуса, приподнимаясь на локте.

Кусакабэ ткнул Миюки в плечо, и она подошла к циновке. Увидев, что она стоит рядом с ним, управитель Службы садов и заводей как будто потерял к ней всякий интерес и, стараясь изо всех сил, стал подниматься, что уже давалось ему с трудом и болью.