После полудня мелкий хлесткий град закончился – в воздухе закружили мягкие, трепещущие снежинки: первый снег выпал на несколько недель раньше положенного. Землю уже устилал семисантиметровый слой свежего сухого снега, когда Нагуса заперся у себя дома и стал обдумывать возложенное на него поручение.

Ни одно благовонное вещество (ни смолы, ни порошки, ни корье, ни травы…) из тех, что использовались для приготовления ароматических катышей и хранились в специальной лавке на Второй линии, не отвечали ожиданиям императора. Высшее искусство такимоно-авасэ, безусловно, основывалось на умении смешивать одни ингредиенты с другими. С тех пор как монах Гандзин, прибывший из Китая два столетия тому назад, принес в Японию искусство смешивания ароматов, которые он соединял с такими веществами, как мед, цветочный нектар, патока или порошок маккё, все это было опробовано в самых разных сочетаниях. Экспериментируя с пропорциями, можно было превратить палитру из сотни ароматов в букет из тысячи с лишним благоуханий, используя тот или иной состав, приведенный в книге, что была вверена на хранение управителю Службы садов и заводей, отвечавшему и за сохранность ароматических деревьев.

Так что Нагуса лучше, чем кто-либо другой, знал – покамест не было создано ни единого ароматического воплощения образа девы туманов на горбатом мосту, к тому же император не уточнил ни времени года, ни часа дня или ночи. Значит, надо было что-то придумать. А Нагуса Ватанабэ уже давно не был мастером на всякие выдумки. И при одной лишь мысли об этом он почувствовал, как у него на сердце кошки заскребли.

Между тем Кусакабэ препроводил Миюки к заводи храма, посвященного Будде Амитабхе – будде будд, владыке Чистой Земли, извечно блаженного мира, отчужденного от всякого зла и страдания и огромного в самом себе, как шестьдесят один миллиард вселенных.

Поднялся резкий ветер, последние осенние стрекозы заливались назойливым стрекотом, кучи букашек, прижавших крохотные крылышки к мохнатым тельцам, скребли землю, ища в ней прибежище. Пронзая насквозь багряные листья кленов, свет ложился алыми пятнами на выпавший за ночь снег, и, хотя солнце едва взошло, храм уже переливался всеми красками заката.

Среди переплетения азалий и камелий водоем открывался взору не сразу. Чтобы удостоиться чести созерцать его, надо было пройти по губчатым дорожкам, устланным клочьями застоявшегося серого тумана.

Наконец за последним пологом кустов Миюки разглядела зеркальную водную гладь. И тут же кинулась к ней. Даже не позаботившись о том, чтобы засучить рукава, она просунула руки меж лотосов, сложила ладони лодочкой и зачерпнула воды. Она омыла себе лицо, сделала глоток, покатав воду во рту на манер ценителей саке, которые таким образом дают тончайшим ароматам напитка раскрыться во всей красе.

У здешней воды был довольно мягкий и как бы стертый, неявный вкус недозрелого плода с легким привкусом ила, что, конечно же, объяснялось наличием в ней множества разлагающихся органических веществ, распознать которые было под силу лишь тому, кто разводил карпов.

– Хороша, – заключила Миюки. – Хоть и холодновата, но это из-за снега – от него она… как бы это сказать?.. сделалась малость пресной… малость…

– …адзикэнаи – безвкусной? – подсказал Кусакабэ.

Молодая женщина никогда не использовала слово «безвкусный». По крайней мере, в подобных случаях. Поскольку это слово, хоть и точное, было неуместно, в особенности применительно к карпам, для которых вода не была ни пресной, ни безвкусной, ни бесцветной.

Рядом с берегом из воды торчали расположенные полувенцом неотесанные деревянные столбики. Они насквозь пропитались водой и раскисли, кора на них сгнила и свисала длинными струпьями. Миюки смекнула, что это и были те самые вешки, про которые рассказывал Кацуро: вбив в них с одного конца острые гвозди, чтобы отваживать птиц, – иначе они примащивались бы на них как на насестах, с которых удобнее высматривать рыбу и ловчее нырять за нею, – их затем втыкали другим концом в илистое дно и натягивали между ними сеть. Таким образом, получался огороженный водоем, где карпы осваивались в полной безопасности.

Миюки сложила руки вместе, опустилась на колени и поздоровалась с заводью, а потом обратилась к Кусакабэ:

– Как по-вашему, может, монахи тоже захотят поглядеть, как я буду выпускать карпов?

– Почем я знаю!

– Но ведь управитель Нагуса почтит нас своим присутствием, не так ли?

Под словом «нас» она подразумевала всех жителей Симаэ, пославших ее сюда. Как их посланница, Миюки и помыслить себе не могла, что управитель Службы садов и заводей не придет к заводи, когда она будет выпускать карпов в их стихию.

– Полагаю, да. Но он человек важный – высокопоставленный, как говорится. А высокопоставленные люди заняты делами с утра до ночи. Иной раз у них даже бывают бессонные ночи.

– А Его величество император?..

Кусакабэ воззрился на нее с недоумением: неужели эта женщина и правда думала, будто государь станет утруждать себя ради того, чтобы посмотреть, как плещутся жалкие рыбешки, примечательные лишь тем, что им повезло пережить опасное путешествие?

– Церемонии, которые Тэнно Хэйка[87] почитает своим присутствием, назначаются и подготавливаются заблаговременно. Как же мы могли подготовить Его величество к церемонии выпускания карпов, если нам не было точно известно, когда ты придешь, да и придешь ли вообще? И потом, не станешь же ты утверждать, что выпустить в воду трех-четырех карпов…

– Их восемь, – поправила Миюки.

– Три, четыре… восемь – какая разница? Есть вещи поважнее твоих карпов, верно? Жаль, я не могу доставить тебя во Дворец, тогда бы ты своими глазами увидела, на что похожи дни и ночи Его величества: ни мгновения покоя, ни единого просвета, ни сна, ни отдыха!..

Неужели дни и ночи, прожитые Миюки бок о бок с Кацуро, так уж отличались от дней и ночей императора, даже если их хижина в Симаэ, понятно, не шла ни в какое сравнение с Сисиндэном – огромным величественным зданием, где проходили официальные церемонии, возглавляемые потомком Аматэрасу?[88] В конце концов, рыбак с женой тоже потеряли покой, особенно когда Кацуро, снискавший себе уважение со стороны Службы садов и заводей, понял, что, возможно, ему будут заказывать карпов и другие буддийские монастыри, и вознамерился выкопать целый пруд, чтобы держать там до полусотни карпов и таким образом исполнять срочные заказы, не заботясь ни о паводках на реке, ни о клеве. Миюки одобрила план Кацуро, а чтобы не отвлекать его от рыбной ловли, она взяла на себя тяжкий труд копать землю, которую потом насыпала в корзины, относила на располагавшиеся террасами рисовые делянки и вываливала там, укрепляя их по краям. После того как яма для пруда была наконец готова, ее надлежало наполнить водой – и вот Миюки снова превратилась в носильщицу и принялась таскать воду от самого порога Судзендзи.