Я бросился с испуганным криком в какой-то блиндаж и упал на Порту. Мы вместе повалились, и в это время над нашими головами пронеслась огненная волна.

Обстрел продолжался всю ночь, и всю ночь мы прижимались к земле в своих норах, спрятав головы в снег. Не поднимались даже по нужде. Лучше обмочить брюки, чем глотнуть смертоносного воздуха наверху.

Как ни странно, все мы, хоть и понимали, что война проиграна, никогда не заводили речь о поражении. Не вспоминали прошлое и редко заговаривали о настоящем. Говорили неизменно о будущем. Даже теперь, в этой пропасти бесконечных, казалось, страданий, мы упорно цеплялись за жизнь. Промерзшие и голодные, дурно пахнущие, грязные и перепуганные, бессмысленно метавшиеся по окровавленной степи, уже мало похожие на людей, мы все равно считали себя солдатами и сражались за право на существование.

К утру обстрел прекратился, и мы стали постепенно успокаиваться. Несколько раз поднимали головы и нюхали воздух. Пахнул он дурно, но должен был очиститься.

Когда рассвело, на горизонте неожиданно появились «Юнкерсы-52». Мы уставились на них и с удивлением наблюдали, как они приближаются. Самолеты пикировали из-за туч, описывали широкие круги, не обращая внимания на русские противозенитные батареи и возможность появления истребителей противника. Они явно искали нас.

То ли они нас заметили, то ли просто решили сбросить свой груз и вернуться на аэродром, мы не знали и знать не хотели. Но небо внезапно заполнилось парашютами, опускавшимися, словно громадные желтые грибы, и на конце каждого был большой контейнер. Мы пришли чуть ли не в истерику, наблюдая их медленный спуск. Плясали в траншеях, пели, кричали, обнимались.

— Еда! — орал Порта во весь голос.

Не успел генерал сделать попытку остановить нас, как мы перескочили через бруствер и помчались к этим драгоценным контейнерам. В эту минуту никто не думал об опасности. Пусть противник обстреливает нас чем угодно, мы возьмем свои продукты, даже если будем убиты во время еды! В каждом контейнере было достаточно продовольствия, чтобы накормить целую роту. Впервые за много недель у нас появилась перспектива наесться досыта.

Предвкушение было почти невыносимым. У нас едва хватило терпения отсоединить контейнеры и утащить их, а не вскрыть на месте.

— Жратва! — заорал Порта, спрыгивая в траншею.

Рот у него был полон слюны, покрывшей пузырьками губы.

— Больше никогда, — пообещал Грегор, — не скажу ни слова против авиации! Да благословит ее Бог!

Мы дружно прокричали «ура!» смелым летчикам этих «юнкерсов». Пусть благополучно вернутся на базу, они это заслужили. И трижды «ура» Герингу! Может быть, он не такой уж мерзавец.

Будто дети, раскрывающие чулки с рождественскими подарками, мы принялись вскрывать контейнеры. В голове у меня роились видения. Красочные, соблазнительные, яркие, словно картинки в дешевых юмористических журналах. Там были кричаще-розовые колбасы, раздувшиеся, источающие жир, едва не лопающиеся в блестящих обертках. Толстые, сочные куры, поджаристые, с хрустящей корочкой. Картошка и молоко, бекон, хлеб, сыр, бисквиты, свежие фрукты и сваренные в мешочек яйца, кофе, икра и…

Контейнер открылся. Содержимое высыпалось. Наступило потрясенное молчание.

Ни колбас. Ни кур. Ни хлеба, ни молока, ни бекона. Только порошок от блох, несколько листов почтовой бумаги и большая пачка цветных фотографий. Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс и вся прочая гнусная свора.

Траншеи огласились воплями ярости и отчаяния. Солдаты плакали, ругались, в безумии бились головой о смерзшийся снег. Мы разъярились в своем разочаровании и просили Бога, в которого больше не верили, покарать Адольфа Гитлера за шутку, которую он сыграл с нами.

Цветные фотографии мы бросили на ветер, и он понес их к позициям русских.

— Подтирайтесь Адольфом Гитлером! — орал Порта. — Эта свинья больше ни на что не годится!

Что об этом думал генерал СС, мы даже не пытались вообразить. Он молча смотрел на нас с суровым лицом, плотно сжатыми губами и не пытался прекратить наши язвительные насмешки и свист. Пожалуй, понимал, что этим лишь подстрекнет нас к бунту. Мы были не в том настроении, чтобы терпеть болтовню одного из гитлеровских офицеров.

Свои позиции мы оставили под покровом метели. Если повезет, противник лишь через несколько часов обнаружит, что мы отошли.

По пути к Орловке мы встречали разрозненные группы беженцев с тракторного завода, все еще с трудом удерживаемого немцами. Генерал отдал приказ сделать еще одну остановку и построить баррикаду. Потом целые сутки мы расстреливали дезертиров. Тех, кто сдавался без сопротивления, присоединяли к нашей группе. С теми, кто пытался спорить или оправдываться, тут же разделывались. Офицеров расстреливали на месте, не задавая вопросов.

На рассвете мы двинулись дальше, войско наше выросло до размеров весьма внушительной колонны. Пройдя несколько километров, мы обнаружили в лощине целый полк трупов. Они лежали под снежным ковром, но множество вмерзших костей все еще оставалось на поверхности и указывало путь к общей могиле. Мы задержались лишь настолько, чтобы убедиться, что это немцы, и пошли к громадному бункеру, вырытому в каменистом склоне холма, очевидно, служившему последним убежищем уничтоженному полку.

На столе оставалась карбидная лампа, и в ее свете мы увидели, что вошли в дом мертвых. Трупы высоко громоздились вдоль стен, оставались в сидячем положении за столами, валялись на полу один на другом. На стуле с высокой спинкой сидел с запрокинутой головой оберстлейтенант. Осмотрев его, мы обнаружили пулевое отверстие в основании черепа. И многозначительно переглянулись: тут побывали войска НКВД. На операционном столе лежал врач с перерезанным горлом. В углу — две медсестры. Порта печально поглядел на них и покачал головой.

— Жаль девочек, — произнес он.

Изнеможенные, мы улеглись на пол, втискиваясь между трупами, и заснули, невзирая на грязь и вонь. Даже генерал позволил себе человеческую слабость закрыть глаза.

Проспали мы пять минут или пять часов, я не понял. Нас внезапно разбудили содрогание земли и хорошо знакомые звуки танков на ходу. Старик погасил лампу, которую мы оставили горящей. С полчаса мы сидели, молчаливые, перепуганные, среди трупов, а танки катили рядом с бункером в сторону Гумрака.

Через четверть часа после прохода последнего генерал поднялся и повел подбородком.

— Так! Отдохнули… Взять оружие и за мной.

Мы прихватили всю еду, какую смогли найти, все жалкие, покрытые плесенью корки хлеба, все гнилые остатки неизвестной растительной пищи, все тухловатые мясные обрезки и большой шмат удивительно белого, бескровного мяса. Старик сказал, что оно человеческое, и, глядя на эту отвратительную штуку, я готов был ему поверить; однако ничуть не смутившийся Порта откусил большой кусок и с наслаждением съел.

— Ну, как на вкус? — спросил я с любопытством.